Старший оборотень по особо важным делам

Из подъезда стремительно вышел Арнаутов, на ходу давая указания старшему оперу из своего отдела:

– Все материалы на этого Егорова к десяти часам утра мне на стол. Родственники, друзья, бабы. Все, что есть, понял?

– Понял.

Арнаутов сел в «Волгу», и водитель тотчас же рванул с места.

– Это отец того, который через окно прыгнул, – сказала более осведомленная женщина.

– Господи, бедный...

– Наоборот, повезло. Парнишка один живой остался. Его сразу «неотложка» увезла.

– Господи, хоть бы этого изверга расстреляли!

«Изверг» медленно отступил. Еще ниже надвинул кепку, поднял воротник куртки и ушел, никем не замеченный.

Идти ему было некуда.

Рыжий кот больше не кричал, не мяукал, не бил лапой в стекло. Неподвижно сидел на подоконнике и смотрел вниз.

Шилов расхаживал по квартире.

Куда делись ребята? По всем разумным прикидкам, они уже давно должны были быть здесь.

Что-то случилось?

Может, «железный дровосек» уговорил прокуратуру их задержать? У него, дуболома, хватит ума и сообразительности, чтобы заморочить голову и себе, и другим: на вторые сутки пребывания в камере ребята расколются и сдадут Шилова с потрохами.

Да нет, ерунда это. Скорее всего, Серегу со Стасом на работе что-нибудь задержало. Может, очередное убийство «с большим общественным резонансом». А, скорее всего, какое-нибудь дурацкое совещание или заслушивание. Борьба с оборотнями и чистка рядов – хорошо, но рутинную работу никто не отменял, и с отдела обязанностей не снимал.

Роман хмыкнул, представив, как Серега за него отдувается. Представительско-административные обязанности Соловьев всегда не любил и неофициальным заместителем Шилова стал под большим принуждением.

Шилов подошел к окну. Погладил кота. Рыжий вздрогнул, вывернулся из-под руки, отбежал на другой край подоконника. Застыл в прежней позе, свесив с подоконника хвост.

– Что-то не то с тобой, рыжий. Меня боишься, или по хозяину сильно соскучился?

Шилов достал «трубку», задумчиво посмотрел на дисплей. И хочется, и колется. Наверняка телефоны Соловьева и Скрябина слушают, так что лучше не рисковать.

Но что же они сами-то о себе не сообщат?

В больнице Арнаутов сразу столкнулся с врачом, которого уже видел вчера утром, когда приезжал к Косте Губину – своему информатору из окружения Моцарта.

Врач его тоже узнал:

– А, это снова вы? Опять к Губину? После разговора с вами его состояние...

– К вам привезли моего сына. Арнаутов Павел, с огнестрельными.

– Арнаутов? Да там не только одни огнестрельные. Перелом бедра, запястья. Вывих плеча. Сотрясение мозга, сильные ушибы. Порезы можно считать мелочью.

– Какие еще порезы? – Арнаутов похолодел, представив, что в сына не только стреляли, но и били ножами.

Врач успокоил:

– Как я понял, он через окно сиганул? Вот и порезался.

– С огнестрельными как?

– Одна пуля застряла в лопатке, две – навылет. Серьезные органы не задеты.

– Его надо перевезти в Военно-медицинскую, по профилю...

– Поздно, уважаемый. Операция уже началась. Да вы не волнуйтесь, хирург опытный.

– Где я могу подождать?

– Смысла нет. Операция займет часов пять или шесть. Лучше займитесь своими делами, меньше нервничать будете. Есть чем заняться?

Арнаутов на секунду закрыл глаза.

Потом посмотрел сквозь врача:

– Есть. Ох, доктор, есть...

* * *

Допросы ментов, особенно тех, которые являлись не просто свидетелями, а вполне могли перекочевать в разряд обвиняемых, Кожурина всегда проводила, надев полную форму. Когда-то ее научил этому один старый следователь, а позже она и сама неоднократно проверяла на практике эффективность такого способа. Он действовал, конечно, не на всех. Попадались разные типы, но большинство все-таки настраивалось на нужный лад и не пыталось, оказавшись загнанными в угол ее вопросами, объяснить свое превышение власти, рукоприкладство или получение взятки многозначительным подмигиванием и намеками: «Вы же сами все понимаете... Вы же сами, наверное, такая же... Давайте договоримся, какой вам смысл меня топить?»

Дела в отношении милиционеров Кожуриной поручали часто, и она топила, невзирая на звания и былые заслуги, и не придерживаясь принципов корпоративной солидарности. Хотя между прокуратурой и милицией никакой особой солидарности давно нет, только на уровне личных отношений. Топила, в зависимости от тяжести содеянного подозреваемыми.

Хотя личные симпатии и антипатии нет-нет, но иногда тоже влияли на дело.

Скрябин, которого должны были с минуты на минуту доставить, был чем-то симпатичен Кожуриной. Она знала его с тех пор, как он перешел из районного управления в главк. Им приходилось вместе работать по нескольким убийствам, и хотя в процессе работы случались разные трения и разногласия, Скрябин ей нравился. Спокойный парень. Грамотный. Не ленивый.

А вот Шилов...

Кожурину раздражала та видимая легкость, с которой у него все получалось. Или не получалось – как и у каждого опера, у него хватало ошибок и неудач. Легкость и некоторое позерство. Как будто работа для него – не работа, а такая игра, развлекуха сплошная.