Старик Хоттабыч (худ. Г. Вальк)

— Ну-с, молодой человек, — проговорил он, когда они остались вдвоём с Гогой (Хоттабыч под кроватью был, конечно, не в счёт), — как делишки? Гавкаем?

— Спасу нет! — простонал Гога.

— Тэк-с! Ну что ж, в таком случае, давай потолкуем. Ты какие стихи любишь?

— Гав-гав-гав! — вырвалось из Гогиного рта, и Наталья Кузьминична, притаившаяся у замочной скважины по ту сторону двери, залилась слезами.

Можете себе представить, что Гога собирался произнести в ответ на вопрос Александра Алексеевича. Гогу возмутил этот вопрос. Он считал его глупым и никчёмным.

Гогин лай, однако, нисколько не удивил и не огорчил старого доктора.

— Ты не злись, — сказал он самым спокойным тоном. — Этот вопрос имеет непосредственное отношение к твоей болезни.

— Я люблю «Буря мглою», — ответил наконец Гога, вдоволь отлаявшись. — «Буря мглою небо кроет», стихотворение Пушкина.

— Прошу тебя, прочти мне его. Ты его помнишь наизусть?

Буря мглою небо кроет,

Вихри снежные крутя;

То, как зверь, она завоет,

То заплачет, как дитя, — начал Гога.

— Довольно! — остановил его Александр Алексеевич. — Теперь скажи мне, будь добр, каково твоё мнение о твоём товарище по классу, ну, как его там?..

— О Вольке Костылькове?

— Вот именно.

— Гав-гав-гав! — залился Гога пронзительным лаем.

— Ты словами, словами выражайся.

— Гав-гав-гав!.. — отвечал Гога, беспомощно разводя руками. Дескать, и сам рад бы словами, да не могу, не получается.

— Понятно… Хватит… Хватит, говорю!.. Так-с! Ну, а каковы остальные ребята в вашем классе?

— В нашем классе? — усмехнулся больной Гога. — В нашем классе, если вы хотите знать, все ребята гав-гав-гав!..

— Ну, а насчёт меня у тебя какое мнение? Ты валяй, не стесняйся. Каково твоё мнение обо мне как о докторе?

— Как о докторе? Как о докторе я о вас думаю, что вы порядочный гав-гав-гав!

— Замечательно! — совершенно искренне обрадовался Александр Алексеевич. — Ну, а о твоей маме какое у тебя мнение?

— Мама у меня очень хорошая, — сказал Гога, и Наталья Кузьминична за дверью снова залилась на этот раз счастливыми слезами. — Она только иногда бывает гав… — Он вздрогнул и замолк. — Нет, она у меня вообще и всегда очень хорошая.

— Ну, а о вашей классной стенгазете у тебя тоже имеется мнение? — спросил, только для очистки совести, старый доктор. Он уже окончательно понял, в чём сущность редкой болезни его молодого пациента. — Протаскивали там тебя иногда?

На этот раз Гога пролаял битых две минуты. Хоттабычу под кроватью даже надоело слушать. А Александр Алексеевич наслаждался этим лаем, словно это не лаял Гога Пилюкин, прозванный за свой мерзкий характер Пилюлей, а какой-то отличный певец пел лучшую из арий своего репертуара.

Дав Гоге отлаяться досыта, Александр Алексеевич довольно потёр руками.

— Комиссии всё ясно, — сказал он. — Наталья Кузьминична, попрошу вас в комнату!

Вошла Наталья Кузьминична, вытирая отсыревшим носовым платком покрасневшие глаза.

— Надо вам доложить, — сказал Александр Алексеевич, пригласив её присесть, — что я последнюю ночь, по существу, не спал, просматривал медицинскую литературу, размышлял. В специальной литературе я ничего похожего на случай с вашим сыном не нашёл…

Бедная Наталья Кузьминична встревоженно ахнула.

— Не огорчайтесь раньше времени, дорогая Наталья Кузьминична, — остановил её старый доктор, — дело ещё не так страшно. Читал я, читал… думал, думал и потом, конечно, не мог уснуть. Тоже ничего особенного — дело стариковское. Чтобы отвлечься от своих мыслей, я взял томик арабских сказок «Тысяча и одна ночь» и прочитал там, между прочим, о том, как один волшебник, точнее говоря — джинн, превратил одного неугодного ему человека в собаку. И тогда я подумал, что если бы существовали на свете джинны (Хоттабыч под кроватью обиделся) и если бы один из них захотел наказать человека, ну мальчика, предположим, за то, что он сплетничает, ябедничает, плохо отзывается о своих близких, то он мог бы заклясть его таким заклятием, чтобы тот лаял каждый раз, когда захочет сказать гадость. Только что мы с вашим сыном по душам потолковали, и оказалось, что он, ни разу не пролаяв, прочитал стихи Пушкина, почти ни разу не тявкнул, говоря о вас, Наталья Кузьминична, и почти всё время лаял, говоря о своих товарищах и о классной стенгазете, в которой, видимо, иногда прохаживались на его счёт… Вы понимаете мою мысль? Я, кажется, ясно выразился?

— Вы полагаете, — задумчиво протянула Гогина мать, — что…

— Вот именно. Конечно, никаких джиннов в природе не существовало и не существует. (Хоттабыч снова, на сей раз не на шутку, обиделся.) А существует очень своеобразная психическая травма у вашего сына. Я должен вам сказать со всей ответственностью, что он будет и впредь лаять…

— Боже мой! — всплеснула руками бедная женщина.