Старая девочка

Вызвали Ушакова с важных маневров, Ерошкин велел с ним особенно не миндальничать и не разводить церемонии, допросить и, если не окажется ничего интересного, в тот же день отправить обратно. Так сказать, не мешать ему крепить обороноспособность Родины. Поезд Ушакова пришел в Москву в десять утра. На Лубянке он должен был быть в половине двенадцатого; в итоге, не заезжая в гостиницу, он явился к Дейферу прямо с вещами.

Из дневника Веры Дрейфер знал всю историю их годичного знакомства. Вера писала, что, когда она на корабле возвращалась домой, так и не найдя никаких новых следов Ирины, ничего, кроме записи в журнале больницы Рыбной слободы, что 19 августа 1918 года Ирина Сергеевна Радостина скончалась здесь от холеры… и вот, едва они отчалили от пристани в Рыбной слободе, как на нижней палубе обнаружился заяц. Маленький худенький мальчик, совсем оборванный и босой. “Его отвели к капитану, и тот при нас — там собрался чуть ли не весь пароход — долго допрашивал беспризорника, но единственное, что удалось узнать, что имя его Коля Ушаков, возраста своего он не знает. На вид ему было лет семь. На вопрос капитана, где его родители, он отвечал, что сирота, отец служил матросом на пароходе, потом, выпимши, попал в колесо, и его на куски размололо, а мать умерла еще до того.

“Лично мне, — писала в дневнике Вера, — его рассказ о смерти отца не понравился, он обо всем говорил неуверенно, мямлил, а здесь отвечал, будто урок выучил — твердо, звонко. Но капитан оказался куда отзывчивее меня. И добрее. Тут же, ни минуты не раздумывая, он объявил, что берет мальчика в свою семью, усыновит его и воспитает вместе с собственными сыновьями. Когда он это говорил, — писала Вера, — у меня в душе шевельнулось запоздалое сожаление. Я ведь и сама думала об этом, чтобы хоть отчасти заполнить ту пустоту, что образовалась в нашей семье после того, как не стало Ирины.

Но отчаивалась я рано. То ли жена капитана не решилась разделить гордый позыв мужа или просто мальчики не поладили между собой, но едва я заикнулась, что раньше сама хотела взять Колю, капитан не заставил себя долго упрашивать, наоборот, сразу согласился, что так оно, наверное, в самом деле будет лучше. Услышав про Москву, Коля тоже повеселел и, не раздумывая, при всех, стал величать меня маменькой. Мне, признаться, это совсем не понравилось.

На пароходе, читая лекции и ставя спектакли, мы доплыли до Самары, там выгрузились и всем гуртом отправились на железнодорожный вокзал, решив, что попытаемся сесть на московский поезд. Вокзал, казалось, доверху был набит людьми и их мешками, каждый по многу дней покорно дремал у своих вещей, ожидая поезда, идущего в нужную ему сторону. У меня с собой ничего, кроме маленького свертка белья, не было, я усадила на него Колю и вышла на перрон подышать свежим воздухом. Через полчаса вернулась, а Коли и след простыл. Я спросила наших, не видели ли они его, и кто—то сказал, что, пока меня не было, подходила какая—то нищенски одетая женщина, и, увидев ее, Коля сразу же убежал. Я еще разговаривала со своими, когда Коля и та нищенка вернулись. Оказалось, что это его мать. Услышав, что я хочу взять ее сына, она перекрестилась и сказала: “Спасибо добрым людям. Пускай берут, а то мне и кормить его нечем. Голодающие мы. Самарские. У людей, может, жить останется, а так оба с голоду помрем”. Когда она отошла, Коля сначала пошел за ней, а потом вернулся и снова крепко ухватился за мою руку.

Московского поезда мы ждали недолго, в середине ночи состав неожиданно подали, все бросились по вагонам захватывать полки, но я, как водится, опоздала, и никакого места нам не досталось. Впрочем, Коля не очень унывал, вид у него был до крайности довольный. Войдя в вагон, он осмотрелся и, увидев примостившуюся под потолком молодую пару, гордо крикнул: “С моей—то маменькой так не побалуешься”. Какой—то солдат отозвался: “Какая еще маменька! Она и родить не умеет”. Тут же рядом милый интеллигентный старичок сказал: “Странный, ненормальный мальчик”, — после чего уже весь вагон принялся обсуждать меня и Колю. Продолжали они, наверное, не меньше часа, и все это время я от стыда не знала, куда деться. Наконец люди угомонились, заснули. После этого мы с Колей выгородили для ночлега свой кусок пола. Уже через сутки мы были в Москве, на Казанском вокзале. Со всеми распрощались и зашагали домой.