Старая девочка

С Димы Пушкарева Ерошкин начал и остался его показаниями весьма удовлетворен. Он даже не посчитал это нужным скрывать, сказал Пушкареву, что тот очень помог следствию и что в том, что он послал Вере в Ярославль деньги, лично он, Ерошкин, не видит ничего плохого. Наоборот — конечно, знать этого Дима не мог — но для того задания, которое ему, по всей видимости, поручат, это скорее на пользу. “Задание, — сказал он Пушкареву уже прощаясь в дверях, — для нас очень важное, можно сказать, для всей страны важное, но я сейчас не об этом; напоследок я вас вот о чем хотел спросить. А что, если бы все можно было начать сначала, сейчас, когда вы так хорошо Веру понимаете, понимаете, что в ней было от детскости ее, наивности, просто от незнания, как себя вести, вы бы сейчас на ней женились?” — “То есть! Вы хотите, чтобы я развелся с Наташей и женился на Вере?” — спросил Пушкарев. “Да нет, — перебил его Ерошкин, — теперь, когда у нее трое детей и муж в лагере, об этом никто не говорит, это уже другая жизнь, она ее прожила по—своему, вы — по—своему. Я вас не то спрашиваю: если бы можно было вернуться на двадцать лет назад, когда никакого Берга и в помине не было, тогда бы женились?” — “Конечно, — сказал Дима. — Конечно, женился бы”. — “Ну вот, видите, — подвел черту Ерошкин, — оба вы прожили свою жизнь неправильно. Она вышла замуж за врага народа, и теперь за это ей придется ответить, вы — за человека, которого, похоже, никогда не любили. И все это по наивности, по недомыслию. Жалко, что переиграть ничего нельзя”.

Допросом Димы Ерошкин и в самом деле остался доволен. Конечно, если сравнить с тем, что было написано в Верином дневнике, некоторые отличия имелись, но в общем все было на удивление похоже. Иногда настолько похоже, что, если не знать ситуации, он бы сам, не задумываясь, сказал, что Дима и Вера, прежде чем давать показания, сговорились, или во всяком случае перед допросом Дима внимательно и не раз прочитал ее дневник. Но этого быть не могло, а значит, Верины дневники отличаются удивительной точностью, что он и напишет сегодня же в рапорте на имя своего непосредственного начальника Смирнова.

В сущности, так как Дима был выбран им первым случайно, вряд ли и дальше стоило сомневаться в объективности дневников. Это само по себе была огромная, может быть, даже решающая победа. У всего того, что собиралась делать их группа, сразу появилась прочная база, и Ерошкин ликовал. На следующий день он, комментируя свои заключения и просто рассказывая, как шел допрос вообще, как держался и вел себя Дима, говорил Смирнову, что сомнений нет, Вера на редкость памятлива и на детали, и так; теперь, когда они будут снимать показания с других, они именно ее дневник могут брать за эталон. Ведь, кроме прочего, она записывала в тот же день, когда еще ничего не могло забыться и стереться. То есть, если показания других подследственных станут расходиться с Вериным дневником, ясно, что прав дневник, остальное же — только в той степени, в какой оно с ним совпадает.

И тут Смирнов вылил на него ушат воды: “Это все, Ерошкин, конечно, хорошо и ценно, с профессиональной точки зрения я к вам претензий не имею, выводы обоснованны. Но то, что вы не понимаете, что этот результат в куда большей степени работает на наших противников, меня удивляет. Мы вообще еще на той, самой начальной стадии работы, когда одна и та же вещь может быть одинаково хороша и для них, и для нас. Когда все можно толковать и в их пользу, и в нашу, и еще в какую—нибудь третью, и везде получается очень даже убедительно.

Пока ясно одно: Вера весьма и весьма опасна; она куда опаснее, чем все, и мы в том числе, думали. Ведь мы были уверены, что по ее дневникам или нельзя восстановить прошлое, или можно лишь очень приблизительно. А если приблизительно, значит, люди друг с другом никогда сговориться не смогут, по каждому пустяку будут годами спорить, раньше это было или немного позже, а в итоге и на йоту не сдвинутся. А раз Дима с Вериным дневником во всем солидарен, похоже, проблемы этой нет. Назад она, если, конечно, захочет, пойдет так же споро, как мы вперед. И если ей понадобится, отнюдь не одна пойдет.

Все это звучит довольно печально, — продолжал Смирнов, — и, боюсь, нашему начальству понравится мало. Завтра, не откладывая, начинайте допрос Пирогова. В жизни у него, насколько я знаю, полный порядок. Старший тренер сборной России по боксу, профессор, заведующий кафедрой. При этом куча наград, молодая красивая жена, двое детей. Так что посмотрим, что с Пироговым. Он, по—моему, и Верой увлечен был не ахти. Если же, не дай Бог, и здесь все, как с Пушкаревым, нам, похоже, надо заново думать, что с Верой делать, потому что получается черт—те что”.