Старая девочка

Зима сорок первого — сорок второго года, начатое ими тогда совместное восстановление жизни Веры так их между собой сблизили и соединили, что к пятьдесят второму году они давно уже привыкли ощущать себя частью целого. Одна мысль, что вот сейчас они выйдут из своей коммуны, где их и поят, и кормят, и дают кров, главное, где им никто не мешает дни напролет заниматься Верой, вгоняла зэков в ужас. Не удивительно, что за несколько дней до того, как надо было идти к Вере, тот, чья была очередь, самым натуральным образом начинал сходить с ума, и это сразу передавалось остальным. Начиналась истерика как правило ровно за неделю и продолжалась, пока очередной кандидат не возвращался обратно в дом. Однажды, во время подобной смуты турок, делая доклад Ерошкину, сказал, что знает, что зэки еще в Москве подписали по два обязательства: первое — обычное, о неразглашении, а кроме того каждый из них заявил, что он гарантирует, что Вера возвращается именно к нему и, когда она до него дойдет, то дальше будет уже жить, как все. И вот эти истерики было бы легко или ослабить, или даже свести на нет, если бы Ерошкин согласовал в Москве изменение второго обязательства. Не каждый из них по отдельности обязуется, что он Веру остановит, а все они вместе, коллективом.

Во время очередного телефонного разговора Ерошкин рассказал это Смирнову, и тот к предложению турка отнесся с интересом. Позже Ерошкин слышал, что подобное изменение обязательств обсуждалось в высоких московских кабинетах, впрочем, ни во что конкретное это не вылилось, бумага ходила—ходила, а затем о ней благополучно забыли.

Что, пожалуй, больше другого поражало Ерошкина, это то, что в зэковских истериках был свой порядок и строй. Иногда ему даже казалось, что они — просто законная часть ритуала и то, что турок так болезненно их воспринимает — ошибка. В самом деле ход проводов идущего к Вере зэка, раз возникнув, уже никогда не менялся, и Тобе, и спустя четыре года первого из влюбившихся в Веру — Колпина, провожали одинаково. Еще за несколько дней до того, как один из них должен был идти, другие наперебой начинали его уговаривать: “Не бойся, она ждет тебя. Все будет в порядке. Она тебя любит. Ради Бога, не бойся. Ты для нее такой же, как и тридцать лет назад”.

За те четырнадцать лет, что они были в заключении, зэки сильно пообносились и теперь, отправляя к Вере товарища, они отдавали ему лучшее, что у них было. Все это подгонялось под его фигуру, чистилось, гладилось, вообще они тщательно следили, чтобы идущий к Вере был ухожен и прибран.

Главный их страх был связан с городом. Город был другой и повторить все в точности, как в Москве, было невозможно. Зэки из—за этого очень нервничали, многим из них казалось, что если хоть что—то будет не так, Вера их не заметит и не узнает. Конечно, это было неверно, но человеку, который ждал свидания с Верой больше тридцати лет, все эти тридцать лет, день за днем только о нем и думал, объяснить ничего было нельзя. Все—таки и Ерошкин, и турок, как могли, пытались это сделать; и еще: чтобы тому, кто шел, хотя бы несколько начальных минут встречи с Верой было полегче, они их с ним репетировали. “Вот, представь себе, — говорил, например, Ерошкин Корневскому, — Вера только что кончила работать и по лестнице спускается на улицу. Что ты ей скажешь? “Здравствуй, Вера”. Хорошо, она тебе говорит: “Здравствуй, Петя”. Что ты ей говоришь дальше? “Вера, я тебя очень рад видеть, ты совсем, совсем не изменилась”. Она: “Я тебе тоже рада, Петя”. Ты: “Даже страшно подумать, сколько мы с тобой не виделись; Вера, можно я тебя провожу?” Она: “Конечно, Петя. Я тебя сама хотела об этом попросить”.

Так они проигрывали множество раз, чтобы идущий к Вере мог произнести эти первые слова естественно и без запинки; в самый же день свидания, прямо перед тем, как зэку надо было идти, они по обычаю и тоже все, включая Ерошкина и турка, на дорогу присаживались. Наконец, турок говорил: “с Богом”, и зэк, с каждым обнявшись, уходил. Большинство зэков предпочитало ждать Веру у Ярославского пароходства; там было очень красивое место: полукружьем огибающая здание гранитная лестница спускалась к Волге и к проспекту Ленина. Но если день свидания падал на воскресенье, зэки шли прямо к Вере домой.