Старая девочка

Знание языков и легкость пера еще до семнадцатого года обеспечили Бергу некоторую известность среди социалистов; куда бы он ни переходил, ему были рады и везде поручали заниматься партийной публицистикой. Революцию он встретил меньшевиком-интернационалистом, но уже в начале восемнадцатого вместе с несколькими единомышленниками присоединился к большевикам, где и достиг вершины своей карьеры. С двадцать второго года по двадцать пятый он работал в ЦК и ведал там центральными партийными газетами. Но дальше всё, сначала неспешно, а потом набрав ход, пошло под уклон. Причем, что было нечасто, это падение никак не было связано с участием Берга в разных платформах и оппозициях или с тем, что в двадцать третьем — двадцать четвертом годах он в самом деле был в близких отношениях с Троцким, с которым, гуляя на даче, они часами обсуждали Французскую революцию.

По агентурным данным, это были странные разговоры; словно сговорившись, ни Троцкий, ни Берг никогда не проводили параллелей с революцией, которую делали сами, никогда ничего не сравнивали, они будто не помнили, что ответы на многие вопросы у них уже на руках. Это была чистая история, и от политики она не желала никаких подсказок.

То, что Троцкий находил его интересным собеседником, свидетельствует, что Берг был умен и отлично образован, но, похоже, он был хорош именно в таких разговорах, в деле же — суматошен, неоправданно импульсивен. Он хватался за одно, за другое, загорался, умел увлечь и других, но потом забывал и о людях, которых он увлек, и о самом деле. Первые три-четыре года революции этот энтузиазм очень ему помогал, но потом пришло время системы, медленной, кропотливой работы. Берг же не менялся и скоро стал выделяться почти вызывающе. Ответ, почему до революции он перебрал чуть ли не все социалистические группы, был теперь на поверхности: каждый новый его проект требовал других исполнителей, вот он и скитался, ища их.

С двадцать пятого по тридцать пятый год он сменил несколько десятков должностей: руководил какими-то газетными синдикатами, журналами, уходил, потом опять возвращался. На нем явно не спешили ставить крест. Но им стали тяготиться, и когда Берг в очередной раз запросился в науку, с радостью отпустили.

Люди, подобные Бергу, уже попадались Ерошкину в следственной практике, и здесь, пожалуй, единственное, что его заинтересовало, это жена Берга — Ольга Гребнева. Он постепенно опускался, а она с той же неуклонностью и даже с той же скоростью поднималась, так что было похоже, что они просто сидят на противоположных сторонах качелей. Начав почти что с нуля, к тридцать пятому году Гребнева стала секретарем Женотдела ЦК партии и только тут как участница правотроцкистского блока была осуждена и расстреляна.

К тому времени Берг уже не работал; как понял Ерошкин, это и спасло его от ареста. Во всяком случае, доносов было множество, но ходу им почему-то не дали. Берг тогда занимался какими-то странными экономическими теориями (настолько путаными, что они не вызывали любопытства даже у органов) и главным делом своей жизни — огромной историей Французской революции. Эта работа, напротив, многих живо интересовала, причем не только в связи с Троцким; сам Сталин несколько раз высказывал желание ее посмотреть, в свою очередь органы понимали, как широко ее можно будет использовать.

Впрочем, и здесь выпал ноль: Берг, завершив первую часть и половину второй, дал эти куски троим своим старым друзьям по эмиграции, а спустя месяц, получив едва ли не восторженные отзывы, рукопись сжег. Ерошкин в этом пытался разобраться, допросил всех троих человек, что читали работу Берга, они и теперь говорили о ней восторженно, в итоге у него сложилось впечатление, что это аутодафе было просто психозом.

После ареста и гибели жены за Бергом стала ходить их домработница Маша, молодая деревенская девка, всегда его боготворившая. Квартиру у Берга отняли, взамен дали небольшую комнату на Чистопрудном бульваре, Маша убиралась в чужих домах, и жили они на то, что она приносила, по большей же части распродавая вещи.

Таким образом они протянули два года, второй — уже официально зарегистрировав свои отношения, потом для всех неожиданно Маша умерла от дифтерита. Пока она была жива, Берг был опрятно одет, сыт и в общем ухожен. Он по-прежнему много работал, но над чем — неизвестно, правда, теперь предпочитал не писать, а диктовать, благо Маша освоила стенографию.

Предыдущие десять лет Берг медленно опускался, Маша его попридержала, а дальше, когда ее не стало, он начал падать так быстро, словно хотел наверстать время. Родные, как понял Ерошкин, не могли простить ему этого второго брака; они помогали ему, но немного, и Берг, в несколько месяцев спустив всё, что у него еще оставалось, в числе прочего и комнату, оказался на улице. Похоже, он тогда уже не был нормален. Если удавалось, Берг ночевал у знакомых, в другой раз просто на вокзалах, какое-то время его еще принимали, кормили, правда, укладывали всегда в прихожей, так он был грязен и вшив; когда же пришло лето, стал предпочитать скамейки в парках.