Старая девочка

Вера вспомнила, как еще ребенком писала в дневнике о своей семье, об Ирине в том числе: «Бабушка ходит в очках, всё время сидит дома, хорошо стряпает. Тетя Надя глухая, часто смеется, любит ходить в церковь и читать священные книги. Папа очень добрый, исполняет мои прихоти, иногда сердится. Мама сердитая». Она тогда испугалась, что мама это прочтет и, замазав «сердитая», сверху исправила «ласковая»… «Иногда сердится, все мои платья сшила она. Кухарка со мной возится, иногда злится, очень некрасивая. Сестра сердитая», — написала она, кончая обзор. Как и с мамой, она боялась, что Ира это увидит, однако замазывать не стала, просто легко зачеркнула; все-таки она хотела, чтобы Ирина знала, как она, Вера, к ней относится, и дальше: «…часто меня обижает, нельзя сказать, что красивая, но и недурная. Ужасно толстая». Вера помнила, что не знала тогда, должна ли она писать только о других или о себе тоже. Даже думала по этому поводу пойти проконсультироваться у мамы, но показывать дневник и объяснять, почему одно слово зачеркнуто, другое вовсе замазано, ей не хотелось. В итоге она, день поколебавшись, всё же написала и про себя, но очень коротко: «Я стриженая. Восемь лет».

Конечно, Вера знала, что если Ирина и обижала ее маленькую, то в долгу она оставалась недолго. На даче, когда ей было четыре года и Ира, играя с подругами в крикет, отказывалась ее принять, она недолго думая ударила ее деревянным молотком. В другой раз — Вере тогда было лет шесть — она, неизвестно из-за чего разозлившись на занятую вышиванием сестру, стукнула ее кулаком по голове и почему-то опешила, наверное, потому и запомнила; Ирина же в ответ лишь подняла голубые глаза и спокойно сказала: «Дура». Вере часто было стыдно, что она не любит сестру, она знала, что должна ее любить, и всё же ей казалось, что любить Ирину не за что. Много раз в детстве ей приходило в голову, что лучше бы сестры вообще не было. Конечно, не так, как получилось, когда она уехала и в больнице одна, среди чужих людей, мучительно умирала от холеры, а просто чтобы Ирина не рождалась и Вера была в семье единственным ребенком.

Из-за Ирины она не любила и маму. Ирина испортила ее отношения с матерью, и этого Вера никогда не могла ей простить. Мама однажды в присутствии самой Веры призналась своей подруге Капочке, что после рождения Ирины вообще больше не хотела иметь детей, да и врачи в один голос говорили, что вторые роды из-за плохого сердца могут кончиться для нее печально. И всё же она решилась, зная, как муж мечтает о сыне. Но родилась снова девочка, и, когда акушерка сказала об этом, она даже отказалась на нее смотреть.

Как ни странно, то, что мать, родив, не пожелала на нее посмотреть, Вера выслушала спокойно, она тогда сидела у окна, на кушетке, рядом с фикусом, читала, кажется, сказки братьев Гримм, и хотя ей было интересно, что там мать про нее рассказывает, но и сказка тоже была интересна, в общем, она запомнила, что не особенно огорчилась. Потом разговор ушел в сторону и вернулся к Вере, когда Капочка уже собралась уходить. Что было перед этим, Вера пропустила, услышала только, что мать на бабушкин вопрос — каким именем она хочет окрестить младенца — ответила: «Каким хотите, мне всё равно». И тут Вера прозрела. Любимую назвали красивым именем Ирина, а нелюбимую — обыкновенным. Только тут она окончательно поняла, что она нелюбимая дочь, а ведь знала, что в большинстве семей именно младшего ребенка всегда любили и больше других баловали. Она поняла, что нелюбима потому, что у ее папы и мамы уже была Ирина, а если бы она, Вера, была единственной, то и любили бы одну ее.

Мама была совсем молодой, и они вместе с Ириной, будто подруги, разъезжали по гостям, театрам, балам. Вместе ходили и на примерки к портнихе, а когда обнаружилось, что у Ирины изумительное контральто, она стала выступать в концертах, мама аккомпанировала ей, чем очень гордилась. Из-за всего этого, но, главное, потому, что в их кругу было принято до замужества наряжать старшую дочь, у Ирины было много красивых платьев, себя же Вера считала и плохо одетой, и плохо обутой.

Сейчас, в поезде, она вдруг поняла, что та их последняя ссора на Курском вокзале по поводу платья была просто отголоском ее детских страданий. Вера не пыталась оправдать себя и простить, она лишь удивилась, что в человеке всё остается. Сидит где-то глубоко-глубоко, а потом неизвестно почему вдруг выйдет на поверхность.