Старая девочка

К этому заданию Ерошкин отнесся без энтузиазма, не обрадовало его и то, что Верины люди теперь едут в Ярославль, но потом, еще пару раз переговорив со Смирновым, он понял, что никто и вправду ничего нового на него не взваливает: хочет — может читать то, что осталось от Клеймана, хочет — нет, сейчас все заняты войной и начальству не до Веры. После этого Ерошкин успокоился и уже читал клеймановские бумаги не торопясь. Заняли они у него около года, но в итоге дело Веры снова в нем сошлось и соединилось. Конечно, из того, что Клейман посылал в Москву, и того, что записывал для себя и оставлял в лагере, выстроить полную картину было трудно, и все же через год Ерошкин, как они там жили, представлял неплохо, и это даже без рассказов зэков.

Тяжелее всего ему было восстановить первые три месяца жизни Воркутинского лагеря, но и здесь он в конце концов разобрался. По-видимому, вначале, когда, едва выйдя на свободу, он был назначен начальником лагеря, получил право распоряжаться жизнью и смертью Вериных людей, Клейман решил, что фортуна наконец-то повернулась в его сторону и меньше чем в полгода никого из зэков в живых уже не останется. Путь от арестованного, ожидающего расстрела, до начальника лагеря, который Клейман проделал в одну неделю, не мог не показаться ему чудом. Еще большим чудом было другое: те, кто должен был его расстрелять, ни с того ни с сего передали ему в руки всех Вериных людей, всех, кого они несколько лет искали от Владивостока до Каира и Стамбула и, главное, нашли. И вот все они были теперь в его, Клеймана, руках, и он мог сделать с ними что захочет.

Слова Смирнова о том, что за жизнь каждого зэка Клейман отвечает головой, он никогда всерьез не принимал. Голая тундра под Воркутой — не курорт, это во-первых, а во-вторых, если их жизнь и впрямь кому-то нужна, то только идиот послал бы сторожем его, Клеймана. То есть Клейман с самого начала не сомневался, что, когда всех до одного он сведет зэков в могилу, и Смирнов, и его начальники примут такой результат как должное, даже не обязательно этим воспользуются, чтобы его расстрелять. Коли цель в этом, ничего не стоит убить его раньше и куда с меньшими хлопотами. Все это понимая, он тем не менее решил не спешить и действовать по возможности аккуратно.

О том, что он начальник лагеря, Клейман узнал из приказа, зачитанного ему лично двадцать первого мая сорок первого года московским энкаведешником, сопровождавшим эшелон с зэками. Дело происходило на мху, ровнехонько посередине болота: здесь рельсы обрывались, и здесь же их всех высадили из вагонов, а потом они еще сутки — зэки и вохровцы на пару — выгружали продукты, медикаменты, палатки, прочую амуницию, которую им выдали в качестве приданого. На прощание, когда паровоз уже развел пары и вот-вот готов был отправиться назад, энкаведешник сказал Клейману, что здесь в округе нигде хорошего леса для бараков нет, чересчур холодно, ближайший лесоповал в ста пятидесяти километрах на юг, там тоже есть железнодорожная ветка, и как только он по рации даст им знать, в течение недели бревна ему привезут. Впрочем, добавил он, с этим лучше бы поспешать: шпалы положены прямо на мерзлоту, установится жара — лед начнет подтаивать, тяжелые вагоны разнесут тогда путь в клочья.

Для Клеймана это был во всех смыслах хороший совет, и он сразу же решил, что до конца июля лес ни в коем случае заказывать не будет, если энкаведешник прав, дело к зиме разрешится само собой. Этот свой план Клейман выдержал достаточно строго, так что в августе, когда шедший к ним состав с лесом, не дойдя до лагеря сорок километров, повернул обратно, они и вовсе оказались отрезаны от мира. Если не считать рации, только он, вохровцы да зэки. Правда, как по некоторым намекам из клеймановских донесений понял Ерошкин, настроение ярославца к этому времени начало меняться. Дело в том, что, пока железная дорога еще действовала, с ближайшей станции раз в три дня в лагерь ходила дрезина привезти и забрать почту. Первые несколько раз она уезжала почти что ни с чем, но дальше зэки валом начали писать друг на друга доносы. Все они были адресованы на самый верх, но раньше естественным образом должны были пройти через руки Клеймана. Целый месяц он прочитывал их один за другим, в конце же концов, убедившись, что скомпрометировать его они не могут, запросил Смирнова, что ему с этим добром делать. Тот велел отправлять в Москву, и с тех пор дрезина из лагеря уходила груженной доверху.