Старая дева

Всему приходит конец, и когда мне казалось, что мне стоит выйти и положиться на волю Премудрейшего и собственную изворотливость, монах ушел, поигрывая колотушкой. Я утерла пот со лба и осмелилась отдышаться, затем, не тратя больше времени зря, выбежала из церкви, свернула сперва налево, огибая небольшой палисадничек, затем направо, опасаясь наткнуться на монаха и заслуженно узнать, насколько хорошо он обращается со своей деревянной колотушкой. О том, что он одним ударом мог непреднамеренно вышибить из меня дух, я старалась не думать.

Я добралась до угла церкви, притаилась в кустах, отсчитывая окна. Узнать расположение помещений храма, как и всех прочих строений, я успела неплохо, но все еще могла ошибиться. На улице было свежо, дул легкий ветер и шевелил молодые листья, уже покрывающиеся летней пылью. Луна то пряталась в облаках, то выплывала, но ненадолго, и я стала подозревать, что эта ночь у меня пройдет впустую. Но все равно нашла удобное местечко, притаилась и стала следить.

Стена церкви и одежда монашка меня защищали от ветра; к утру выпадет роса, я промокну, скорее всего, заболею. Не то чтобы меня это пугало, но было бы неприятно, и, стиснув зубы, я терпеливо ждала. Прошел монах, напевая себе под нос уже знакомый мне псалом, очнулась где-то вдали птица, криком похожая на сову, и огласила окрестности скверным пророчеством. Окно кабинета отца Петра было темным, и не было никакого движения — совсем. Ничего.

Луна перекатилась за середину неба, стало зябко и все кругом слегка подернулось предрассветной дымкой. Снизу, от реки, поднимался туман и крадучись заполнял белыми перьями церковный дворик. Мелькнула чья-то тень, и я насторожилась.

На этот раз это был не монах. Сердце мое замерло, я проморгалась — Степанида, точно она, сомнений никаких не было. И шла она четко к нужному мне окну.

Я осторожно поднялась. Пусть я меняла положение тела, ноги закололо, и какое-то время пришлось выжидать, пока я обрету возможность нормально двигаться. Степанида подошла к окну, сверкнуло что-то, смахивающее на нож; она ловко просунула лезвие в щель между рамами и, как я поняла, поддела защелку или крючок.

Окно отворилось бесшумно. Я хмыкнула: в моем прежнем мире было проще предсказать поведение людей, особенно если знал их достаточно долго. Да, ошибки случались, еще какие, но крайне маловероятно, что вон тот грузный сосед с третьего этажа может лазить по форточкам, а вон та многодетная мать с девятью классами средней школы, постоянно жалующаяся на недостаток средств к существованию, вдруг откроет в себе талант хакера… Степанида тяжело подтянулась на руках, вызвав у меня приступ острой зависти, перевалилась через подоконник — в лунном свете мелькнули крупный зад, ноги в местном подобии лаптей — и исчезла в кабинете.

Мне предстояло проделать все то же самое, и я с трудом представляла как. Барышня Нелидова не утруждала себя физической подготовкой, но, положа руку на сердце, Вероника Маркелова тоже не была на такое способна. Мне никогда не доводилось карабкаться в окна.

Малодушно я положила глаз на старое ведерко, давно превращенное заботами монахов в клумбу с яркими красными и желтыми цветами, и, шипя сквозь зубы, поволокла его к окну. Ведерко было немаленьким, заполненным землей и оттого очень тяжелым, поднять его я не могла и оставляла преступный след. Впервые за все время пребывания в этом мире, если не считать момент, когда я осознала себя фактически рабовладелицей, я испытала муки совести. Вандализм в святом месте никогда не входил в мои планы, кто бы во что и в кого ни верил.

Я поставила ведерко поровнее, примерилась и подумала, что разумнее ждать Степаниду внизу, а не лезть в окно очертя голову, рискуя, что она пустит в ход свой кинжал. Внезапность должна быть моим преимуществом, не стоит давать Степаниде повод прикончить меня, беззащитную и неспособную сопротивляться, прямо на подоконнике. И едва я успела это понять, как меня ослепил яркий свет.

Короткий и резкий, как старинная вспышка фотоаппарата, я не успела зажмуриться и потерялась в пространстве, перед глазами пульсировали зеленые круги и за их пределами все расплывалось. Я чуть не споткнулась о проклятое ведерко, выругалась про себя — из меня дерьмовый не только сыщик, но еще и филер, и услышала прямо над головой очень знакомый голос:

— Зайдите, Елизавета Григорьевна, через дверь. Через окна лишь тати ходят.

Мне показалось, что отец Петр смеется. Хорошо бы незло, но от дезориентации я только кивнула и залилась по самые уши краской. Подобного я не замечала за собой никогда, да и за барышней Нелидовой тоже, но раз меня разоблачили, разумнее зайти, повиниться и объясниться.

Степанида успела уйти?.. Я почти вслепую брела к церкви и лишь распознавала, куда наступать, но лучше бы зрение толком и не возвращалось.