Станиславский

Отец, Сергей Владимирович Алексеев, глава многочисленного семейства, в котором до поры затерялся маленький Костя, очевидно, был человеком далеко не простым. Его образование было домашним, но учили его, скорее всего, добротно, он даже немного (очень немного, но все-таки) мог говорить по-французски и по-немецки. Однако и традиционную школу мальчиком в конторе ему все же пришлось пройти. Своих детей от такого, когда-то обязательного момента купеческого образования он избавил. Его жизнь заполняли заботы и занятия, связанные с семейным делом, которое становилось все более процветающим и, что необходимо подчеркнуть, все более современным. Алексеевские золотоканительные фабрики, занявшие в районе Таганки целый квартал, быстро перенимали передовой зарубежный опыт, их продукция становилась известной и востребованной на европейском рынке. Алексеев был из тех российских предпринимателей, чье профессиональное сознание естественно включилось в требования новейшей промышленной эпохи. Капитал приращивался уже не доморощенными средствами, а в соответствии с прогрессивными мировыми технологиями и тенденциями. Был он известен и как серьезный благотворитель. Очень много помогал анонимно, «от неизвестного лица».

Прошло не так много времени с момента великого разорения купеческой Москвы в год наполеоновского нашествия. Половина века — миг в потоке времен. Еще были живы свидетели великих и страшных дней, еще из первых уст передавались рассказы о перенесенных бедствиях и чудесных избавлениях. Судьба государства не успела, превратившись в историю, отделиться от частной судьбы ее граждан. И тем не менее граждане были уже совершенно другими. Разрыв между поколением отцов и детей был ощутим на политическом, культурном, бытовом, но конечно же и на деловом уровне, от которого зависело экономическое будущее страны. Традиционный уклад менялся быстро и необратимо даже в консервативных старообрядческих семьях. Конечно, где-то в глубинах промышленно-торгового сословия сохранялась не только дедовская, но и прадедовская исконность. Однако это уже была «осадочная порода», существующая в любом обществе и в любую эпоху. В нее-то и вбиваются сваи, на которых держатся здания будущего.

Трудно сказать, были ли изначальные Алексеевы старообрядцами, хотя соблазн причислить к ним ярославского крестьянина, прибывшего в Москву и торговавшего там горохом с лотка, существует. Дом и фабрики Алексеевых находились в старообрядческом районе Москвы — почти наверняка это не деловая случайность, а семейное тяготение к традициям предков. Но крестили Костю в православном храме в Армянском переулке, хотя старообрядческая церковь была гораздо ближе. Скорее всего, к тому времени семья Алексеевых перешла в официальное православие — да и его исповедовала не слишком истово. Но роль религиозного воспитания в семье Алексеевых, что во времена советской историографии, естественно, игнорировалась, судя по достигнутым результатам, была значительной. До конца дней К. С. сохранил религиозное восприятие мира и православную нравственность. И очень многое в характере и поступках К. С. объясняется с детства воспринятым, ставшим его второй натурой «категорическим императивом», истоки которого — в религиозном восприятии жизни.

Сергей Владимирович явно был способен на большее, чем ему предложила жизнь. Он вряд ли специально знакомился с трудами по педагогике, но оказался талантливым воспитателем, придерживавшимся собственных, часто парадоксальных, педагогических принципов. Когда Костя провалился на экзамене в Лазаревском институте — подарил ему отличную (600 рублей стоила) лошадь. Плачевный результат не изменил отцовских намерений: нерадивый студент получил щедрый подарок без всяких упреков. Во всяком случае, в памяти Кости сохранился лишь восторг, не омраченный родительскими нотациями. Похоже, Сергей Владимирович, задумывая покупку лошади, с самого начала не собирался связывать ее появление с результатом экзамена. При любом исходе подарок оказывался уместным. В случае успеха — как заслуженное поощрение. В случае провала — как утешение, сглаживающее унизительность ситуации.