Сталин. Жизнь одного вождя

В декабре 1934 г. Леониду Васильевичу Николаеву было 30 лет. Он родился в рабочей семье в Петербурге. Рано потерял отца. Семья жила в нужде. Леонид, болевший рахитом, до 11 лет не мог ходить. Сохранившиеся материалы призывов на военную подготовку зафиксировали физические недостатки двадцатилетнего Николаева: длинные до колен руки, короткие ноги, удлиненное туловище, рост около 150 см. Николаев часто болел, отличался плохим характером и неуживчивостью, хотя первоначально его карьера складывалась достаточно благополучно. Благодаря «правильному» социальному происхождению Николаев попал на работу в комсомол, вступил в партию, что открыло путь для занятия хороших «хлебных» должностей, в том числе в Ленинградском обкоме партии, где он позже убил Кирова. Однако склонный к конфликтам Николаев нигде не задерживался надолго. В последние месяцы перед терактом он слонялся без работы, писал жалобы в разные инстанции, вынашивал планы мести. Многочисленные записи, дневники и письма, изъятые после ареста у Николаева, свидетельствовали о его метаниях и психической неуравновешенности. Он жаловался на несправедливость, просил дать работу и путевку на курорт, угрожал, становился в позу борца, имя которого войдет в историю наряду с великими революционерами прошлого.

Свою роль в нарастании отчаянных настроений Николаева играли отношения в семье. С будущей женой Мильдой Драуле Николаев познакомился на комсомольской работе. Судя по всему, это была привлекательная молодая женщина. В 1934 г. ей исполнилось 33 года. В отличие от Николаева, ее карьера складывалась благополучно. В 1930 г. благодаря старым связям Мильда попала на техническую должность в Ленинградский обком. С 1930-х годов и до сих пор широкое распространение имеет версия об интимных отношениях между Кировым и Драуле[353]. Киров вряд ли был вполне счастлив в бездетной семейной жизни. Немолодая, на четыре года старше Кирова, жена постоянно болела и проводила многие месяцы в санаториях и домах отдыха. Хотя вопрос об отношениях Кирова и Драуле остается открытым, связь между ними вполне вероятна. Даже если Николаев не верил этим слухам, они могли отразиться на его отношении к Кирову.

Такого человека привели к Сталину в Смольный 2 декабря. Несомненно, Сталину сообщили основные данные о служебно-партийных злоключениях Николаева, возможно даже, осторожно проинформировали о слухах по поводу Драуле. Версию террористического акта озлобленного и не вполне вменяемого одиночки, несомненно, подкреплял сам облик Николаева. Перед членами московской комиссии он предстал вскоре после сильного истерического припадка, последовавшего за убийством Кирова и неудачного самоубийства. Находившийся вместе со Сталиным Молотов запомнил Николаева таким: «Замухрышистого вида […] Невысокий. Тощенький… Я думаю, он чем-то был, видимо, обозлен […] обиженный такой»[354].

Вряд ли большее, чем Молотов, мог рассмотреть в Николаеве и Сталин. Однако версия психически неуравновешенного убийцы-одиночки совершенно не устраивала советского вождя. Еще до выезда в Ленинград на встречах в Кремле был согласована официальная трактовка убийства Кирова, вполне отражавшая направление мысли Сталина. На следующий день советские газеты сообщили, что Киров погиб «от предательской руки врага рабочего класса». Ничего удивительного в этом не было. От чьей еще руки мог погибнуть член сталинского Политбюро? От руки обиженного, психически нездорового члена партии? От руки обманутого мужа? Конечно, нет! Только от руки коварного врага. Допустить иное означало дискредитировать не только Кирова, но и весь режим, неспособный защитить своих вождей от случайного выстрела ненормального одиночки. Эти общие соображения в расчетах Сталина совмещались с его крайней подозрительностью и заботой о личной власти.