Сталин против рептилоидов

– А-а…Ы-ы-ы-ы, чего вы делаете-то? Бросьте. Руки ж разорвёте мне.

– Где убийца? – Всё тем же бесстрастным тоном спрашивал секретарь. – Скажи где убийца, и я отпущу. Даже прикажу тебя в больницу доставить.

– Она в общаге РабФака, на Спиридоновке. С мужиком каким-то.

– С оперуполномоченным Тыжных? – Товарищ Аджания прочёл дело Тыжных. Как только стало ясно, кто охранял Незабудку, Толмачёв потребовал копии их личных дел. И из них секретарь знал, что Тыжных учится на РабФаке.

– Да откуда мне знать, кто он. Рыжий он, крепкий, в кожанке и фуражке ходит, авто водит, – сквозь зубы и превозмогая боль говорил Ефрем, – отпустите, вы ж мне руки уже порвали все.

– А где она в общаге? Комнату знаешь? – И не думал выпускать Ефрема из когтей секретарь.

– Второй этаж, сторона улицы, от входа налево, последнее окно, там она с ним вместе, – скороговоркой говорил оперативник, надеясь, что товарищ Аджания его выпустит.

– Не дай Бог ты соврал мне, – и не думал выпускать его секретарь, – сейчас я поеду туда и если её нет…

– Да там она, там. Клянусь. Ы-ы-ы-ы, – Снова выл Ефрем, – руки отпустите.

Это было похоже на правду, и секретарь отпустил его. Оперативник сполз по стене, все его руки ниже локтей были залиты кровью. Он поднял их к глазам и сидел, подвывал.

Секретарь ещё чуть подумал и пришёл к выводу, что Ефрем не врёт, глядя на него, Шалва всё взвесил и склонившись к нему одним быстрым движением разорвал оперативнику горло. Тот выпучил на секретаря глаза, схватился за горло, но конечно не мог остановить кровь. Он попытался встать, но секретарь сапогом прижал его к стене. Темно– вишнёвая, почти чёрная кровь быстро лилась сквозь пальцы Ефрема, и уже через пять секунд его взгляд остекленел. Он замер.

А товарищ Аджания убрал с него сапог, затем он скинул гимнастёрку, и тщательно вымыл руки под краном. Ефрем его уже не интересовал, секретарь думал о полномочиях, теперь ему были очень-очень нужны полномочия, разрешение действовать. И он взял бы эту женщину и провёл ритуал. Все бы заговорили о нём, и это был бы большой, огромный шаг по лестнице вверх.

Шалва волновался, его ноздри раздувались, гормоны струями вливались в кровь, заставляя оба сердца работать на пределе. Он был в двух шагах от вожделенной удачи. Всего в двух шагах. Первый шаг – получить полномочия. Второй – взять убийцу.

Холод воды его чуть успокоил, он стал дышать спокойнее. Товарищ Аджания закинул грязную гимнастёрку под ванну, надел чистую, выглаженную, которую хранил тут, в ящике. Оправил ремень и поглядел на себя в зеркало. Он был безукоризнен. Он вышел из ванной комнаты, даже не взглянув на труп оперативника. Дверь запер на ключ и пошёл к себе в приёмную готовый к борьбе за своё будущее.

В приёмной его уже ждали, там был сам Толмачёв и перепуганный редактор, мятый товарищ в пенсне.

– Где ты был? – Холодно спросил секретаря Владимир Николаевич, оглядывая его с ног до головы.

– Отходил, – без особой учтивости отвечал секретарь.

– Немедленно авто, товарищу редактору.

Шалва Семёнович поднял трубку телефона, стал отдавать распоряжения, а Толмачёв взял за плечи редактора и сказал:

– Дорогой мой товарищ, надеюсь, вы всё поняли, заметка должна быть в утреннем номере.

– Я… я… я… да. – Мямлил редактор кивая головой.

– Ступайте, вас ждёт автомобиль. Вы должны успеть.

Редактор ушёл озадаченный, а Толмачёв повернулся к секретарю, ещё раз оглядел его с головы до ног, и, конечно же, заметил чёрные пятна на синем галифе. Спрашивать о пятнах не стал, но сказал сурово глядя в глаза товарища Аджания:

– Из приемной ни на шаг.

Секретарь взгляда не отвёл, просто ничего не ответил. Он понял, что теперь они уже никогда не будут союзниками, и ещё он понял, что если будет нужно, то Толмачёв его убьёт. И никто его не осудит за это. Товарищей такого масштаба не судят за такие мелочи как убийство секретаря. Аджания понял, что получил предупреждение. Но товарищ Аджания знал, что так будет, он был готов к этому. Это и был тот риск, на который он был готов пойти. И уже пошёл. И теперь ему нужно было только дозвониться до Григория Евсеевича. Только дозвониться до Главы Семьи.

Когда дверь за Владимиром Николаевичем закрылась, Шалва Семёнович поднял трубку. Теперь дороги назад не было, теперь ему во что бы то ни стало, нужно было услышать голос Зиновьева.

А за окном, по летней Москве ночь уже катилась к утру.

Глава 17

Боже, как в этой Москве орут птицы по утрам. Они словно с ума сошли, и чирикают, и свистят, и заливаются трелями как сумасшедшие, в общем, горланят во всё горло, чтобы оповестить всех, что солнце уже почти встало и всем остальным нужно тоже вставать.

Как нарочно они садятся рядом с открытым окном и что есть мочи просто орут в него. Словно пытаясь досадить человеку, который за двое суток проспал всего пять часов и сейчас хочет ещё поспать.

Ракель Самуиловна с трудом, почти с болью, раскрыла глаза и вздрогнула: прямо над ней нависал товарищ Тыжных. Смотрел на неё своими странными зелёными глазами. Серьёзный как всегда. Оказывается у него зелёные глаза, а она раньше не замечала. Только конопушки его видела.