Сталин против рептилоидов

Теплая ночь в Москве, последние трамваи катят к себе в депо, таксомоторы и ночные извозчики развозят последних москвичей. Владимир Николаевич сидел на диване рядом с водителем и молчал. Он всё уже понял, со всем смирился, нет более верного барометра твоего успеха, чем поведение твоих подчинённых. Вопрос отставки был уже решён. И отставка его была заслужена. Он не справился с важным делом, затянул его. Шкура убийцы уже должна была быть у него, чтобы он мог демонстрировать её все желающим сородичам. А её не было, мало того, событие это имело общественный резонанс, оно бросало тень на Главу семьи, которого и так считали трусом и слабаком. И такого ему, конечно, никогда не простят.

Если бы он служил Тухачевскому, там за такое могли и вовсе убить, но могли и просто отстранить от дела, без ссылок и позорных отставок. Тухачевский был воин, и в его силе и храбрости никто не усомнился бы, даже если он простит неудачника. И у Троцкого его могли сместить с поста, не удаляя от семьи, Троцкий был хитрый позёр, прекрасно понимавший значение показательной милости и прощения, и значение показательного, жестокого наказания. А Зиновьев был трус, это знали все. Он был гением подковёрной борьбы и генератором хороших идей, мастером обещаний и договоров, но храбрецом, который может просить неудачника он не был. Он не осмелился бы его казнить, но и не осмелился бы его простить. Вообще, товарищ Толмачёв не любил Главу семьи. И служил ему только по одной причине, он знал, что рано или поздно Зиновьев при помощи Рыкова, Бухарина и Каменева, и при помощи пары людишек типа Фрунзе и Сталина свалят Троцкого. А за тем примутся и за Тухачевского. Он знал, что участь Буревестника Революции, как и Воина Партии, решена. Потому, что Троцкий и Тухачевский никогда бы не смогли объединиться, слишком они были яркие и эгоистичные. А вот посредственности всегда сбивались в кучу, по-другому им в борьбе не выжить. Но в куче они всегда сильнее ярких одиночек. И играя в долгую всегда победят. Поэтому Толмачёв и служил Зиновьеву. Он собирался, до сего дня, делать большую карьеру. Но теперь всё было кончено, и теперь он хотел только одного. Найти эту тварь, эту шлюху, этот говорящий кусок вкусного мяса, чтобы она заплатила за его разрушенную жизнь самым страшным образом. Ну, а заодно он собирался распотрошить и товарища Тыжных, этого оперуполномоченного КРО, который тоже был виноват в самой большой неудаче в его жизни. Поэтому, сейчас он ехал не на вокзал, а катил в авто на Красную Пресню, туда, где в мансарде под самым чердаком проживал бывший красноармеец Первой конной, а ныне оперуполномоченный Контрразведывательного отдела ОГПУ по городу Москве.

На пересечении Большого Тишинского переулка и Большой Грузинской Свирид остановил автомобиль, выключил мотор и фары.

– Приехали? – Спросила Ракель Самуиловна, дымя папироской «Зефиры Кавказа».

– Я вот думаю, что зря я оставил документы Арнольда, там… на месте.

– Не понимаю, – призналась товарищ Незабудка, – а что тут такого?

– Эх вы, товарищ Катя, – улыбнулся Свирид, – а ещё эсерка, бомбистка. Совсем забыли конспирацию. Они ж выяснят, кто с ним был. Я так думаю, что для них это раз плюнуть.

– Да и что? – Чуть надменно спросила она.

– Ну как что? Выяснят, кто был с Арнольдом, у вас дома и приедут ко мне, я вижу, они своё дело знают туго, чай не дураки. А вам и невдомёк что ли, что найдут нас, если ко мне поедем? Эх вы! – Он победно улыбался во весь рот, надеясь, что его показная весёлость и подтрунивание хоть немного отвлекут женщину от грустных мыслей.

А её задело, и в самом деле, мальчишка был прав, она совсем позабыла искусство конспирации. Мальчишка?! Да он сейчас и выглядел как противный, конопатый мальчишка, улыбался во весь рот, вот-вот дразниться начнёт.

Ракель Самуиловна переложила папироску из правой руки в левую, и дала крепкий щелбан ему прямо по носу.

– Ой, – ойкнул Свирид, и схватился рукой за нос, а заодно прикрыл ею глаза, потом оторвал руку от лица, посмотрел на товарища Незабудку хмуро и продолжил, – чего драться-то, сами два и два связать не могут, и сами ещё и дерутся. Да ещё щёлкают по носу как сопляка-малявку.

– Во-первых: я и знать не знала, что мы едем к вам. Поэтому и не придала значения тому, что там, у Арнольда остались документы. Во– вторых, вы для меня и есть малявка. А в третьих: не задавайтесь. У нас в гимназии задавак так и лечили щелчком по носу.

– В гимназии у них лечили, – тихо бухтел Свирид, заводя автомобиль, – забудьте вы уже эти старорежимные гимназии. В другой стране живём уже. В свободной.

Но своего он добился. Женщина уже не плакала.

Победно улыбаясь, Ракель Самуиловна дымила папироской и спрашивала:

– Ну и куда вы меня повезёте, товарищ Тыжных, раз в ваши апартаменты нам нельзя.

– Знаю куда, туда, где нас никто не найдёт.

– И где это, в Швейцарии? Я, кстати, знаю там один неплохой отель в горах рядом Цюрихом.

– А я знаю место ещё лучше, прямо здесь, в Москве, в РабФаковской общаге, там мои друзья живут с которыми я учусь. У них там кровати с простынями!