Сталин против рептилоидов

– Чё и лечь нельзя, ну чё за жизнь, а? Это всё паскуду эта, шмальнула падла, и первой же маслиной хлопнула меня. Лярву, тварь найти нужно будет, я шалаве, наживьё, рыло обглодаю сам. Первый раз меня подстрелили… и то баба. На куски порежу.

– Ты бы помолчал, Чапа, ты уже весь бордюр своею юшкой заплевал, ты выживи ещё, прежде чем её искать будешь. – Фельдшер замолчал и поморщился от боли.

Чапыга повесил голову и, пуская кровавую слюну изо рта, тихо произнёс:

– Надо уходить с этой должности, очень она хлопотная.

Глава 11

Эфраим Маркович смотрел на своего секретаря и наслаждался. Ему очень нравилась запах этой самки, в хорошем смысле этого слова. Он сидел и принюхивался, едва сдерживался, чтобы язык не высовывать. В его кругу такие отношения не поощрялись, так как считалось, что они мешают работе. Но всесильному Эфраиму Марковичу было можно. Кто бы ему запретил. Кто б осмелился ему запретить. Иногда он делал вид, что думает или поправляет пенсне, и не отвечал на её вопрос, только чтобы она поблагоухала ещё хоть немного в его кабинете. И тогда он прятал свои руки под столом и позволял мышцам расслабиться, и не держать нужную форму. И даже выпустить когти.

Раньше, когда царствовала золотая семья, таким, как Эфраим Маркович, приходилось жить за чертой оседлости, в нищете, и довольствоваться тем, что ему разрешали просто жить, без какого либо права размножаться, без права даже видеть самок, не то, что бы нюхать их, но теперь… Теперь он был вторым лицом в этом огромном государстве. И мог себе позволить столько самок, сколько хотел, и одна из тех, что он хотел, была его секретарём, стояла перед ним сейчас, готовая выполнять его распоряжения, но в данный момент, к сожалению, не готовая к спариванию.

– Что? – Наконец произнёс он, делая вид, что не расслышал.

– Он ждёт уже семь часов, – повторила Татьяна, глядя на него зелёными глазами. – Сказать, чтобы ещё ждал?

– Да ладно, пусть заходит. Надоел тебе, наверное, уже сидеть там.

– Надоел, – она кивнула и сделала вид, что улыбается.

Улыбки у неё не получались никогда, не умела она улыбаться. Люди, видя её улыбку, думали, что она готовится напасть. Но Эфраиму Марковичу было плевать, что там думаю, какие-то люди, всё его естество требовало жарких, так, чтобы когти под кожу, и влажных объятий. Переплетённых тел и длительного изнуряющего спаривания до конвульсий, до судорог. Но Татьяна, даже за попытку приблизиться сейчас могла вырвать хороший клок шкуры, и Эфраим Маркович, понимая это, произнес, напрягая мышцы, чтобы снова принять нужный вид:

– Запускай.

Человек вошел, кланяясь и кланяясь на каждом шагу. О том, чтобы протянуть руку и речи не было. Эфраим Маркович даже сесть ему не предложил, таких как этот у него был десяток, и из этого десятка этот убогий был чуть ли не худшим.

– Ну, думаю, ты его видел, раз пришёл?

– Видел, видел, – быстро заговорил вошедший, – всё как вы сказали, всё так и сделал, застал его утром ранёханько. Ходит один такой, гуляет по коридору гоголем, трубочкой своей попыхивает. Я к нему подхожу и говорю, всё как вы учили: товарищ, хочу быть полезным. Хочу сюда, в Москву. Ну и говорю: убью мол, любого врага кого скажите. А он такой отнекивается: не надо мол, у меня нет врагов только враги партии. Вот.

Он остановился, ожидая похвалы, наверное.

– Дальше?

– Ну, я говорю, мол: дайте фронт работ. Я на всё согласен. А он мне: на Украине скоро будут перемены, а ты мне, мол, пиши, как там ситуация, как партийцы. Я говорю: конечно, напишу.

– А что за перемены, не сказал? – Заинтересовался Эфраим Маркович.

– Не-а, не сказал. – Отвечал пришедший.

Эфраим Маркович в упор смотрел на этого человека, а тот смотрел на него и смотрел спокойно, не мигая. Этот олух даже не понимал, что ему улыбается большая удача.

– Значит, он сказал тебе: на Украине будут перемены, а ты мне описывай ситуацию, и поведение кадров на местах?

– Да вроде так.

Эфраим Маркович не верил своему счастью, от волнения он стал скрести ногтями по столу тихонечко:

– И что ты собираешься ему написать? – Наконец спросил большой партийный руководитель у пришедшего.

– Да накалякаю что-нибудь, всё равно он читать не будет.

Эфраим Маркович что-то в этом роде и предполагал:

– Нет, не накалякаешь. Потому что он будет читать, он каждый день читает, без выходных, с восьми часов вечера и до двенадцати ночи читает отчёты товарищей с мест. И внимательно читает. С карандашом и блокнотом.

– Ну, придумаю, что написать, – бубнил пришедший беззаботно. – Авось, напишу чего-то там.

– Ты дурак, Никита, понимаешь? Дурак. Тебе выпал большой шанс, а ты его угробить хочешь. Наш великий вождь товарищ Троцкий называет товарища Сталина выдающейся посредственностью. Это потому что наш великий вождь сам посредственность, только очень яркая, болтливая, которая за собственным сиянием ничего разглядеть не может. И из-за этого мы все можем погореть. Но, слава Богу, у нашего горячо любимого вождя есть я, а у меня теперь есть ты. Никита, ты скажи, ты в ЦК попасть хочешь?

– Я в ЦК? – Не верил пришедший. – Я… Товарищ… Я, конечно, хочу, кто ж в ЦК не хочет?