Сталин и деньги

Приведу несколько примеров того, как решались раз­личные вопросы именно с позиции экономической целесо­образности. Жизнь свидетельствовала, что к концу каждо­го месяца население усиливает закупки товаров. Несомнен­но, это, как правило, связано со сроками выдачи зарплаты. Поступления в казну с торгового оборота нарастали соответ­ственно к тем же срокам. Нельзя ли воспользоваться этим и убыстрить отчисления, ибо время — деньги? Конечно, мож­но. И наркомат тотчас реагирует введением особой инструк­ции о порядке обложения налогом с оборота, скажем, това­ров в системе Ювелирторга; с апреля 1939 года он взимался в четыре срока: за первую декаду каждого месяца, за вторую декаду, за семь дней третьей декады и, наконец, за оставшие­ся три-четыре дня последней декады.

К 1939 году только 0,5 процента крестьян оставались еди­ноличниками. В этих условиях обложение жителей деревни сельскохозяйственным налогом по твердым ставкам потеря­ло смысл. И во изменение закона 1934 года было введено об­ложение в зависимости от размера доходов, с прогрессивной процентной накидкой. В подготовке и проведении всех меро­приятий участвовал весь центральный аппарат наркомата.

Но, конечно, не каждое явление могли мы охватить инст­рукцией или заранее намеченным порядком действий. Жизнь постоянно вносила свои коррективы. Казалось бы, какие пе­режитки, допустим, нэпманских времен сыщутся в деятельно­сти финансового ведомства социалистической страны? Одна­ко наступили 1939—1940 годы. СССР укреплял свои западные границы. Увеличилось число наших союзных республик. Поя­вились Эстонская, Латвийская, Литовская и Молдавская ССР; с советскими Украиной и Белоруссией воссоединились за­падные области. А на новых территориях функционировала масса мелких и даже средних хозяйчиков. Что же нам, прохо­дить мимо и делать вид, что Наркомата финансов и государ­ственного бюджета это не касается? В 1940 году появляется на свет инструкция о порядке взимания промыслового нало­га с частных предприятий и промыслов, находившихся на но­вых территориях. А если бы наркомат не проявлял должной оперативности и не старался поспевать в ногу с текущими со­бытиями, грош была бы нам цена в базарный день!

Не нужно думать, что только наше учреждение следило за экономической целесообразностью методов социалисти­ческого строительства. Еще одним оком партии, смотревшим в этом же направлении, был Народный комиссариат государ­ственного контроля, созданный в 1940 году. Наркомом назна­чили Л. 3. Мехлиса. О нём стоило бы сказать особо. Это была довольно противоречивая фигура — человек абсолютной личной честности, притом не подходивший под однознач­ную характеристику и сочетавший в себе как положительные, так и весьма отрицательные черты. Мне часто приходилось встречаться с Мехлисом. Ведь обнаруживаемые Госконтро­лем материальные злоупотребления подлежали стоимост­ной оценке. Поэтому из Наркомата госконтроля в наш попа­дало достаточное количество служебных бумаг. Кроме того, Мехлис являлся членом Валютного комитета СНК СССР, а я — председателем. Когда в 1941 году Мехлиса направили в дей­ствующую армию, я был назначен на занимаемый им ранее пост председателя Государственной штатной комиссии и ос­тавался на нем до конца войны. Между нами постоянно воз­никали стычки, так как Мехлис любил подминать других лиц под себя.

Припоминаю один эпизод. Став после войны министром Госконтроля, Мехлис потребовал предоставить министерст­ву права проводить окончательное следствие, а затем сра­зу, минуя прокуратуру, передавать дела на виновных в суд. Конечно, Мехлису отказали. Поводом для такого требования явилось столкновение его с тогдашним Председателем Сове­та Министров Белорусской ССР П. К. Пономаренко. Ревизуя послевоенное состояние Белоруссии, сильно пострадавшей в период фашистской оккупации, сотрудники Госконтроля составили затем акт. Выводы же к нему Мехлис написал сам. У него получалось, что партийные и советские работники рес­публики скрывают от государства некоторые материальные ценности. Я обратил его внимание на то, что все запасы на­ходятся на государственных складах и вообще это обычные материальные резервы, разумно накапливаемые для восста­новления хозяйства республики, лежащей в руинах. Мехлис, конечно, не согласился.

— Подожди, сейчас придёт Пономаренко, и ты сам убе­дишься, кто прав.

— Каким же образом?

— Он увидит акт и вынужден будет сознаться, что его провели.

Вскоре пришел Пономаренко, рассказавший, что он толь­ко что был у Сталина. Тот подробно расспрашивал, как идут в республике дела, а потом подарил ему на память зажигалку. Мехлис взорвался:

— Ты не хитри! Хочешь зажигалкой прикрыться? Все рав­но придется держать ответ.

Началась получасовая, без перерывов, речь Мехлиса в обычном для него резком тоне. Под конец он потребовал объяснительной записки к материалам ревизионного акта. Пономаренко категорически отказался составлять ее, сказал, что объясняться будет в ЦК партии, встал и ушел.

— Ну как, видел? — спросил Мехлис.