Сталин: арктический щит

Для начала Брейтфус напомнил очевидную, бесспорную истину. Ту, о которой в Петербурге почему-то забыли, которую фактически игнорировали. «Государство, — писал автор, — не может отказаться от верховенства над территориальными водами вдоль береговой полосы как из соображений политических, так и полицейских — ради возможности организовать стратегическую охрану побережья своих морских границ и обеспечить своим подданным использование разнообразных продуктов моря». На последнем и сосредоточил все свое внимание.

Брейтфус с горечью заметил, что «в последнее время в силу разнообразных причин количество русских промышленников в водах Баренцева моря весьма значительно сократилось», что «состав промышляющих зверя яхт по своей национальности в громадной своей массе носит норвежский флаг, и лишь самая незначительная часть яхт принадлежит русским». И добавил: «…из морских промыслов, нуждающихся в защите от конкуренции иностранных промышленников, у нас два — рыбный, по преимуществу тресковый, и звериный, на тюленя, моржа и белого медведя».

Исходя из наблюдений сотрудников Мурманской экспедиции, ведшихся почти десятилетие, Брейтфус указал зону наиболее варварского лова трески — на расстоянии около 20 морских миль от Мурмана и западного побережья Новой Земли. А боя зверя — на прибрежных льдах вдоль Мурманского побережья, около острова Колгуев, особенно у полуострова Канин и в горле Белого моря.

Основываясь на исключительно научных данных, он предложил: «Над Рыбачьим полуостровом и над Гавриловым отстаивать, в силу особого строения дна, протяжение границы в 20 морских миль, считая это расстояние по линиям, протянутым на северо-восток 35°, от Вайдагубского, Цыпнаволокского и Гаврилова маяков. Далее, к востоку, границу следует вести к Святому Носу, и именно к точке в шести морских милях на северо-восток 35° от маяка».

Затем Брейтфус перешел к другому участку: «Что касается океанской части входа в Белое море, то для обеспечения зверобойного промысла… необходимо настаивать на фиксировании в этом месте границы по параллели в шести морских милях от линии Святой и Канин Нос. Далее границу следует вести, принимая во внимание мелководность Печерского моря (юго-восточная часть Баренцева. — Прим. авт.) и продолжительное заполнение его льдами, от Канина Носа на северную оконечность острова Колгуева (в шести милях) и далее — к Русскому завороту и острову Матвееву. Вдоль Новой Земли следует вести границу в шести морских милях, считая от выдающихся мысов и островов».

Завершая статью, Брейтфус не без сарказма отметил: «Иностранные державы уделяют самое серьезное внимание охране своих территориальных вод. Так, например, в 1904 году в водах Атлантического океана и Немецкого (Северного. — Прим. авт.) моря содержалось 35 военных судов, а именно: Англией — 19, Германией — 3 (в 1906-м — 6), Голландией — 2, Данией — 6, Францией — 4, Швецией — 1»².

По своей проработке статья Брейтфуса вполне могла бы стать основой для столь необходимого законопроекта. Однако на вершине власти на нее не обратили ни малейшего внимания.

Ничуть не взволновали общественность и внезапно возобновившиеся дипломатические контакты казалось, по давно решенной проблеме — шпицбергенской. Первоначально еще летом 1896 года.

В те дни в газетах ряда европейских стран появились сообщения из Кристиании. Мол, утверждали их авторы, Норвегия намеревается единолично завладеть Шпицбергеном. Сведения о том быстро достигли Петербурга, и 21 сентября обеспокоенный министр иностранных дел России граф В.Н. Ламздорф направил посланнику в Стокгольме И.А. Зиновьеву срочный запрос. «Не усматривая и ныне, — писал глава внешнеполитического ведомства, — повода изменить свой взгляд по вопросу о Шпицбергене, министерство было бы весьма признательно вашему превосходительству за доставление тех сведений, которые вы могли бы собрать относительно достоверности слухов о новых притязаниях норвежцев на исключительное обладание этим архипелагом».

Ответ Зиновьева, направленный в Петербург 17 октября, должен был успокоить Ламздорфа. Российский посланник прежде всего пояснил: «Означенный замысел совершенно чужд правительственным сферам». Установил, что под влиянием ликования, охватившего всю Норвегию в связи с успехом экспедиции Фритьофа Нансена на «Фраме», несколько норвежских политиков сочли необходимым высказать личный взгляд на то, как следует в дальнейшем изучать Арктику. Предложили Норвегии отныне взять на себя руководящую роль во всех полярных исследованиях. А для того создать на Шпицбергене постоянную базу, которая бы и стала отправным пунктом для всех последующих экспедиций на Север.

Зиновьев собственной информацией и ее анализом не ограничился. «Я признал нелишним, — продолжал он, — еще раз проверить точность полученных мною сведений и потому обратился к вернувшемуся на днях из отпуска шведско-норвежскому министру с запросом: известно ли ему что-либо о приписываемом газетами норвежцам намерении. Граф Дуглас подтвердил все то, что уже мне было известно»³.