Ссыльные

— Так что, — сказал Джимми, — ты по этой части займешься, или…

Ифа завопила.

— Или я могу сгонять в «Марк — энд — Спенсер», — сказал Джимми. — Мне нетрудно.

— Джимми!

— Чего, коза?

— Ребенок!

— Какой ребенок?

— Ребеооо — наааак!

— О господи. Ребенок. Уже рожаешь?

— Да!

— Рановато.

— Джимми!!!

— Иду, любимая, все под контролем.

Так оно и было. В голове не осталось больше никаких групп, аккордеонов, гастролей по миру и центральным графствам. Джимми позвонил своим родителям, затем проверил, как Ифа. Она не вставала — и не так дергалась, раз они уже собирались в больницу. Джимми поставил чайник, сложил ей сумку, летая по спальне и ванной, а она говорила, что ей понадобится, а что нет. Ну вот на хера ей фен, скажите на милость? Но он и фен упаковал, не сказал ни слова.

Приехали его родители.

— Ты починил пульт от телевизора? — спросил па.

— А ну закрой рот, — сказала ма.

Они встали в дверях — смотреть, как Джимми сажает Ифу в машину.

— И ни о чем не переживай, — сказала ма.

Ифа ей улыбнулась, и они газанули к «Ротонде».

— Ты как? — спросил Джимми.

— Нормально, — ответила Ифа.

— Все в порядке, — сказал Джимми. — Я могу отменить сбор группы.

Он ухмылялся, когда Ифа на него посмотрела.

— Если девочка — Арета, — сказал он.

— Фиг там, — ответила Ифа. — Андреа. ПРОЩЕНО, А НЕ… Ох господи — Джимми! Останови машину!

Здесь?

Фэйрвью.

— Стой!

— Да мы уже близко!

— Стой!!!

Глава 7 Следы моих слез

Смоки родился в аккурат под пешеходным мостиком в Фэйрвью. И хвала господу за мобильные телефоны. Голова уже почти вся вышла — ХОРОШЕНЬКО ПОГЛЯДИТЕ НА МОЕ ЛИЦО, — когда Джимми услышал «скорую» и ни с того ни с сего преисполнился уверенностью, что и сам прекрасно может принять ребенка. Трясучка прошла — у него все под контролем, он готов поймать голову.

— Джимми!

— Я тут, любимая.

— Джимми!

— Отсюда похож на мальчика, любимая.

Но из «скорой» выскочили парни, взяли все на себя; свесив зад над полосой для автобусов, Ифа поднатужилась еще разок — и Джимми угадал: мальчик. Красивый, красный злюка, сразу принялся всех отчитывать за плачевное состояние здравоохранения. Джимми не осталось места залезть к Ифе, обнять и восхититься ею, но он хохотал, улюлюкал и скакал через парковое ограждение. Махал ребяткам на пешеходном мостике.

— Кто у вас? — заорал один.

— Мальчик!

— А, отлично. Хорошо поработали, мистер.

— Не вопрос, — ответил Джимми.

И он не шутил. Он снова папаша, отец, и это, блядь, прекрасно, такого он всегда и хотел, ради такого и пришел на эту землю. Марвин, Джимми — Второй, Махалия и теперь вот этот, принятый самим Джимми, ну более — менее, еще один мальчик, еще одна звезда — Смоки.

— Брайан.

— Чё? — сказал Джимми.

— Брайан, — сказала Ифа.

Они ехали в фургоне «скорой» в «Ротонду».

Все честно, Брайаном звали ее папу, тут не подкопаешься. Но — Брайан? Когда «скорая» резковато свернула вправо на Норт — Сёркьюлар, Джимми полетел в угол, а младенец завопил, и его папаша мысленно перебрал все свои альбомы «Стэкса», «Чесс», «Хай» и «Атлантик», прошерстил их, но как ни верти, ни единого Брайана там не нашлось — ни барабанщика, ни звукоинженера, ни даже, блядь, художника — оформителя конверта.

Но он ничего не сказал.

До «Ротонды» они доехали. Смоки проверили и взвесили. Семь фунтов, никаких унций.

— Отличный малыш, — сказала повитуха — филипина.

— Петь умеете? — спросил Джимми.

— Джимми, — сказала Ифа.

Но она ему улыбалась, засыпая.

Четыре утра. И ЕЩЕ РАЗ ЗАРЯ ПРОБУДИЛА ЖЕЛАНЬЕ ВО МНЕ — ЕЕ, спел сам себе Джимми, выходя на Парнелл — сквер. Отличная же песня. Первая кантри — песня, что ему понравилась. Фэйрон Янг написал. Фэйрон Янг. А никакой не Брайан Янг.

Но все было просто отлично. Гоношились только чайки, больше никого. Весь мир принадлежал Джимми. Машину он оставил в Фэйрвью — пройдется пешочком.

В кармане зазвонил телефон. Наверняка па. Джимми открыл мобильник.

— Мальчик, — сказал он.

Отсутствие голоса он узнал — вспомнил слишком поздно.

— Значит, черномазых любишь?

И Джимми рухнул — взаправду свалился на дорожку и расплакался. Не сдержался. Он вымотался, разозлился, надежды больше не было. Джимми плакал. Даже не объяснишь. Какой-то больной мудак, развлекается ночными звонками, убогонькому заняться больше нечем — а Джимми не в силах с этим справиться, никак не заткнуть. Вот гад, да еще в такую ночь. Джимми посмотрел на окна через дорогу. Вгляделся пристальнее.

Телефон зазвонил снова. Теперь его собственный номер.

— Ну?

Это па.

— Мальчик, семь фунтов, — сказал Джимми.

— Зашибись, — сказал па.

— Иду домой, — сказал Джимми.

— Спешки нет, — сказал па.

Джимми получшело. Он двинулся к О'Коннелл — стрит.

Снова телефон. Снова па. Джимми выучил этот его финт.

— Я вообще-то собирался попросить, не прихватишь ли бутылку молока по дороге?

— Не вопрос, — ответил Джимми. — Пока.

Раньше это его раздражало — собственная абсолютная уверенность, что последнее слово всегда останется за па: иногда смешное, чаще нет, но останется наверняка. Доставало это Джимми ужасно, однако несколько лет назад, когда у него самого пошли дети, он вдруг дорубил, что это — любовь.