СССР-2061

Космонавт шагнул и посмотрел на меня. Я встала и не знала, что делать. Лицо у него очень доброе. Поэтому я нисколечко не испугалась, когда он подхватил меня и подкинул к самому потолку. Только чуть-чуть испугалась, что ударюсь. Подбросил он меня высоко. А потом еще раз.

– Софья! Премудрость божья! – кричал он и подбрасывал. – Как я по тебе соскучился!

– Я не премудрость, – сказала я. – Я – Почемучкина. Меня так мама зовет.

– И Федька с вами, – сказал космонавт. – Еще функционируешь, старый кибер?

Федя вился около ног космонавта. Я никогда его таким не видела.

– Тебе разрешили прийти? – спросила мама. Она так и стояла у открытой двери.

– Как видишь, – сказал космонавт. – Только скафандр пришлось надеть. Для герметизации. Я сейчас чист аки младенец, – и космонавт подмигнул мне.

Поставил меня на пол.

– Жаль, конечно. Хотел бы вас расцеловать. Федор тебе, наверное, все объяснил.

– Неудачно сложилось, – сказала мама. – То есть прости… я тебя поздравляю, конечно же… жалко Булата, но и ты этого полета не меньше его достоин. А мы… мы с Софьей будем тебя ждать…

Космонавт присел передо мной на корточки. И сказал серьезно-серьезно:

– Прости меня, что мы с тобой так долго не виделись. Но у космонавтов такая жизнь. Больше времени проводим в космосе, чем на Земле. А завтра я опять улетаю. Вторая пилотируемая, с посадкой на Марсе, понимаешь?

– Понимаю, – кивнула я.

– Но когда я вернусь, мы больше никогда не будем разлучаться. Ни с тобой, ни с мамой. Я вам обещаю. Хорошо?

– Хорошо, – сказала я и обняла папу.

Все-таки я поймала космонавтика.

Владислав Шпаков Предъявите ваши документы!

Один – тощий, коренастый и чернявый, другой – тощий, коренастый и светлый – постригся, наверное, после обеда, потому что сквозь белесый пух на голове сияет молочная кожа. С утра-то солнце жарило так, что его блондинистая маковка в пять минут заалела бы – ковать можно. А часов с двух тучи натянуло, вот поэтому и не обгорел. Наверное, сразу из парикмахерской они сюда и рванули. Все они стригутся перед самым вылетом. Массу, значит, сокращают.

– А клизму вы не делали? – спросил я, переводя взгляд с одного на другого. Чернявый (который получался у нас Гильямов Сергей Олегович) продолжал изучать некую точку, расположенную примерно сантиметрах в тридцати от его носа. А светлый (Заруба Вадим Петрович, стало быть) среагировал на мой вопрос недоуменным миганием.

– Не грубите, – разлепил наконец губы самое Вадим Петрович Заруба.

– Да это не я вам грублю, – как можно проникновеннее сказал я. – А вы мне. Так вы, ребята, грубите мне всем своим поведением, что я скоро на пенсию досрочно выйду, понимаете?

– Ничего мы вам не грубим, – уверенно возразил белобрысый.

Я повернулся к Нелыкину, без какого-либо интереса изучавшему на своем мониторе, судя по всему, жития задержанных.

– Вот как, по-вашему, товарищ капитан – хорошо ли это: проникать на особо охраняемые территории?

– Никак нет, товарищ майор, нехорошо, – с готовностью отозвался Нелыкин. – Мне папа очень не рекомендовал такими вещами заниматься.

– Ваш папа, – предположил я, – наверняка был высокоморальным человеком!

– Увы, – вздохнул Нелыкин. – Папа мой, товарищ майор, был самой большой сволочью из тех, что мне в жизни попадались. Контрабандист он был, наводчик и под конец еще наркотиками торговал габаритно. Всем своим несознательным образом жизни демонстрировал он мне пагубность преступного пути. Но на особо охраняемые территории он никогда не стремился попасть. Чего нет, того нет. Это, пожалуй, единственный грех, который невозможно инкриминировать его душе, в настоящее время и до Страшного суда насаживаемой чертями на вилы.

Нелыкин еще раз вздохнул и размашисто перекрестился, за неимением иконы, на портрет Дзержинского. Я же наставительно поднял палец:

– Вот! Даже такой закоренелый асоциал, как родитель нашего уважаемого Алексея Дмитриевича, и то избегал всякого рода охраняемых территорий. И уж конечно – стартовых площадок. Верную догадку я сейчас сделал, Алексей Дмитриевич?

– В самое яблочко, – кивнул Нелыкин. – В жизни его не видели рядом со стартовыми площадками.

Я встал из-за стола, обошел его, наклонился к сидящей напротив парочке и раздельно произнес:

– Это, наверное, потому, что временами стартовую площадку пробивает разрядом до двухсот тысяч ампер. Как считаете?

И поскольку вопрос был риторический, я развернулся, чтобы сесть обратно, но Заруба (Вадим Петрович) упрямо пробасил мне в спину:

– Один к десяти тысячам.

Я остановился у окна.

– Что-что?

– Вероятность нарушения электрической дисперсии на стартовой площадке составляет, по статистике, один случай на десять тысяч успешных взлетов.

– Да он еще и эксперт, – крякнул Нелыкин. – Слушай, эксперт, а с чего ты взял, что вы с дружком – не юбилейные? Везунчики десятитысячные…

– А вы мне не тыкайте! – процедил паршивец. Нелыкин с шумом втянул ноздрями воздух, полную свою широченную грудь, но воспитательный процесс пора уже было заканчивать.

– Предъявите ваши документы, – сказал я, продолжая смотреть в окно.