Читаем Срыв полностью

– Битва на Воже – первый шаг к освобождению от монголо-татарского ига. В тысяча триста семьдесят восьмом году хан Мамай послал карательное войско на Русь, слишком вольно она стала себя вести… А навстречу вышла дружина Дмитрия Донского. Русских было в несколько раз меньше, но Дмитрий Донской применил хитрость – напал, пока монголо-татары, – это словосочетание резало слух Петрова как ножом, – не разобрались в боевые порядки после переправы через Вожу. Почти все они были перебиты – пятьдесят тысяч, представьте! – а наших погибло совсем немного… Через два года сам Мамай отправился на Русь, и ему досталось – на Куликовом поле… Мы туда тоже в свое время рванем.

Постепенно по сторонам дороги стали образовываться меж торговых комплексов, фабрик, заборов, складов свободные пространства, появлялись рощицы, поля; Москва явно выдыхалась, не дотягивалась своими щупальцами досюда. А потом пошли указатели: Островцы, Заозерье, Михайловская Слобода, Дурниха, Ивановка… Петров приоткрыл было окно, чтоб подышать свежим воздухом, но в щель ворвалась горячая струя.

– Там пекло уже, – проворчал, – как в парилке.

Жена метнула сердитый взгляд, а Влад неунывающе отозвался:

– Наши предки в доспехах смогли выстоять, а мы в маечках и бейсболках не сумеем, что ли? – И обернулся к детям, сидящим во втором ряду. – М?

– Сосредоточься на дороге, мой Пересвет, – сказала жена Влада Олеся.

– Я всегда сосредоточен.

– Не будь самоуверен…

Влад включил радио. Зазвучала ненавязчивая мелодия. Скорей всего, «Релакс FM». Или нечто подобное.

Петров смотрел в окно. Лесочки, равнины, деревушки, городочки, виадуки… Незаметно задремал. В дреме ничего не видел, кроме разноцветных бликов… Очнулся от того, что лицо горело – даже сквозь тонировку пробивались горячие лучи. «Скорей бы осень».

В этом году Петров поддался уговорам жены, детей, и они полетели на море – под Барселону – в конце июня. Три недели мелькнули и кончились, и снова Москва. Остаток лета мучились… Надо было дотянуть хотя бы до середины июля, вернуться как раз в эти дни. Пришли бы в себя за неделю, а там уж подготовка к школе, то, сё…

Родители и у Петрова, и у жены Людмилы, которая тоже не москвичка, умерли, с родней связи порвались. На родину так просто не поедешь, да и что там делать – в Бугуруслане, откуда жена, в Сергаче, откуда Петров?

У них был загородный дом. Правда, слишком уж загородный… Лет десять назад Петров сдуру купил участок в семнадцать соток в деревне Рождествено недалеко от городка Вереи, поставил рядом с избой-завалюхой летний домик. Водопровода в их части деревни не было, ехать было неудобно, дом оказался какой-то неуютный, и бывали там Петровы семьей считаные разы. Самому Петрову приезжать приходилось чаще, чтоб показать: усадьба не брошена, есть хозяин, пригляд. Но все равно подворовывали – то доску оторвут, то аккуратно стекло из рамы вынут.

«Состарюсь, – думалось иногда Петрову, – и переселюсь сюда. Доживать». В сорок шесть лет он иногда чувствовал себя совсем развалиной. Хотя вроде ничего не делал…

– Та-акс, – голос Влада Бурковского, – где-то здесь должен быть поворот на Глебово… Не этот…

– Включи навигатор, – велела Олеся. – Сейчас будем кружить тут.

– Еще б я навигатором пользовался в родной стране!

С минуту Олеся терпела, а потом начала истерить:

– Ну и чего? Где твой поворот? Вла-ад!..

– Сейчас будет! – взвизгнул он; Петров поежился: «Еще их скандал слушать не хватало».

– Когда?

Поворот действительно оказался «сейчас». Правда, пришлось подождать на трассе, пропуская, по приказу регулировщика, поток машин со стороны Рязани, сворачивающих на узенькую дорогу в сторону Глебова-Городища.

– А ведь они все туда, – пробормотал Влад, – на фестиваль…

Наконец регулировщик махнул жезлом: можно и вам.

Олеся расслабилась, выдохнула:

– Извините, что чуть не завелась. Устала просто. Часа три уже едем?

Влад не ответил, дети притихли, Людмила копалась в смартфоне. Пришлось подать голос Петрову:

– Где-то так… До места Куликовской битвы, видимо, в сто раз ближе.

– С чего эт? – фыркнул Влад. – Оно в углу Тульской области вообще…

– Есть серьезные причины считать, что битва состоялась под стенами Кремля.

– Так-так, давай-ка без фэнтези. Мы за единый учебник истории. Правда, Олесь?

– Да я тоже, – поспешил сказать Петров. – Но куда от нюансов деться?

– В печь их! Нечего народу мозги засорять. Главное, что мы победили, и это все, – Влад, не забывая красоваться, оторвал руки от руля и развел их в стороны, – все это – наше.

Петров посмотрел в одну сторону, в другую. Вспученная холмами, изрезанная заросшими травой оврагами земля, казалось, глубоко и тяжело спала… Проехали мимо деревеньки под названием Алёшня и не увидели ни одного жителя. Наверняка они прятались от жары в домах, но Петрову стало тоскливо.

Подмывало поспорить с Владом, нет, даже не поспорить, а попротиворечить его уверенному тону. Сдержался, не стал.

– Люда, вода есть у нас? – спросил.

– На, пап, – Никита протянул бутыль с «Кока-колой».

– Нет, воду хочу.

Жена нашла воду в одном из пакетов, которыми обложилась еще в Москве.

– На, только она теплой стала.

– Ничего.

Перейти на страницу:

Все книги серии Новая русская классика

Рыба и другие люди (сборник)
Рыба и другие люди (сборник)

Петр Алешковский (р. 1957) – прозаик, историк. Лауреат премии «Русский Букер» за роман «Крепость».Юноша из заштатного городка Даниил Хорев («Жизнеописание Хорька») – сирота, беспризорник, наделенный особым чутьем, которое не дает ему пропасть ни в таежных странствиях, ни в городских лабиринтах. Медсестра Вера («Рыба»), сбежавшая в девяностые годы из ставшей опасной для русских Средней Азии, обладает способностью помогать больным внутренней молитвой. Две истории – «святого разбойника» и простодушной бессребреницы – рассказываются автором почти как жития праведников, хотя сами герои об этом и не помышляют.«Седьмой чемоданчик» – повесть-воспоминание, написанная на пределе искренности, но «в истории всегда остаются двери, наглухо закрытые даже для самого пишущего»…

Пётр Маркович Алешковский

Современная русская и зарубежная проза
Неизвестность
Неизвестность

Новая книга Алексея Слаповского «Неизвестность» носит подзаголовок «роман века» – события охватывают ровно сто лет, 1917–2017. Сто лет неизвестности. Это история одного рода – в дневниках, письмах, документах, рассказах и диалогах.Герои романа – крестьянин, попавший в жернова НКВД, его сын, который хотел стать летчиком и танкистом, но пошел на службу в этот самый НКВД, внук-художник, мечтавший о чистом творчестве, но ударившийся в рекламный бизнес, и его юная дочь, обучающая житейской мудрости свою бабушку, бывшую горячую комсомолку.«Каждое поколение начинает жить словно заново, получая в наследство то единственное, что у нас постоянно, – череду перемен с непредсказуемым результатом».

Алексей Иванович Слаповский , Артем Егорович Юрченко , Ирина Грачиковна Горбачева

Приключения / Проза / Современная русская и зарубежная проза / Славянское фэнтези / Современная проза
Авиатор
Авиатор

Евгений Водолазкин – прозаик, филолог. Автор бестселлера "Лавр" и изящного historical fiction "Соловьев и Ларионов". В России его называют "русским Умберто Эко", в Америке – после выхода "Лавра" на английском – "русским Маркесом". Ему же достаточно быть самим собой. Произведения Водолазкина переведены на многие иностранные языки.Герой нового романа "Авиатор" – человек в состоянии tabula rasa: очнувшись однажды на больничной койке, он понимает, что не знает про себя ровным счетом ничего – ни своего имени, ни кто он такой, ни где находится. В надежде восстановить историю своей жизни, он начинает записывать посетившие его воспоминания, отрывочные и хаотичные: Петербург начала ХХ века, дачное детство в Сиверской и Алуште, гимназия и первая любовь, революция 1917-го, влюбленность в авиацию, Соловки… Но откуда он так точно помнит детали быта, фразы, запахи, звуки того времени, если на календаре – 1999 год?..

Евгений Германович Водолазкин

Современная русская и зарубежная проза

Похожие книги