Срыв

Именно в эти тяжелые дни, наблюдая за жителями родного, но чуждого, враждебного города, Гаврилов окончательно убедился, насколько процесс оскотинения бурно прогрессирует именно в провинциальных регионах страны, губя любую искру культуры. И у него даже возникло предчувствие, что передовым людям вскоре предстоит столкнуться с этими хамскими «гроздьями гнева» в открытом конфликте вроде очередной гражданской войны. И потому интеллигенции необходимо сплотиться, скорее собраться в единый кулак. Иначе – передушат поодиночке.

Да, к интеллигенции, особенно либеральной (ее Гаврилов называл не иначе как «либеральствующая»), у него накопилось множество претензий, случалось, он поносил ее последними словами, но все же интеллигенция была своей – думающим, совестливым, культурным сословием, а эти, низовые, – они однозначно являлись чужими, причем чужими в том крайнем значении, что вложено в одноименный (любимый Станиславом Олеговичем) американский философский ужастик. Если не отстоять от их посягательств нашу цивилизацию, «чужие» затопят ее вонючим болотом своих животных инстинктов.

Но параллельно с агрессивностью простого народа Гаврилов видел его полную, безропотную, даже какую-то мазохистскую покорность незавидной судьбе жить ради куска хлеба, без перспективы намазать на него хоть тоненький слой масла. Он посетил несколько таких крепко погрязших в бедности семейств. «Из тех, – как написал один наш известный публицист, – что еще не голодают, но уже потеряли волю для прорыва за пределы скудного прожиточного минимума». В разговорах с ними Станислав Олегович более из научного интереса (он здравомысляще понимал, что его советы не смогут расшевелить таких на реальный поступок) предлагал: «Можно, например, выезжать на заработки, ведь отхожий промысел в России всегда приветствовался. А может, пусть и с потерями, обменять квартиру в другом городе, где ситуация не так безнадежна? Вся Америка кочует из города в город в поисках лучшей работы». «У-у, да куда нам, – однотипно, будь то женщина или мужчина, парень или девушка, вздыхали в ответ. – Тут уж как-нибудь…». «Но как же дети? – не унимался Гаврилов. – Разве не очевидно: у них здесь будущего нет». Мамаши и папаши начинали проявлять признаки агрессивности: «А где оно нынче есть? Хм, о будущем вспомнил!..» – «Я вот устроился, – приводил Станислав Олегович убойный, по его мнению, пример. – Есть работа, квартира чуть не в центре Москвы, социальное положение, есть ясно различимое будущее». – «Н-дак, повезло-о…»

В итоге Гаврилов выбегал из такой квартиры, словно столкнулся с зачумленными.

И каждый день, каждый день в течение месяца ему вспоминались слова из недавно опубликованного романа Владимира Маканина, которые как-то сами собой, с первого прочтения, запомнились наизусть: «Неужели эти же люди когда-то шли и шли, пешие, яростные, неостановимые первооткрыватели на Урал и в Сибирь?.. Этого не может быть. Не верю. Это немыслимо». И вслед за автором (он был убежден, что суждения главного героя книги – несломленного интеллигента – полностью разделяет и автор) Гаврилов как заклинание повторял: «В них уже нет русского… Некрасивый усталый народец…»

Коллеги по университету тоже капитально деградировали за эти годы, деградировали настолько, что с ними Станислав Олегович мог общаться не более десяти-пятнадцати минут. Затем же он чувствовал, что начинает деградировать и сам. Приходилось ссылаться на неотложные дела, через силу тепло прощаться и спешить прочь.

Однажды (не иначе лукавый попутал!) он заглянул в местный Союз писателей. Что тут началось! Как встретили «дорогого гостя из столицы»! Усадили за секретарский стол, налили пол-литровую чашку жидкого чая, бухнули туда пять ложек сахара, даже не поинтересовавшись, пьет Гаврилов чай с сахаром или без (а он пил исключительно без), и несколько часов подряд «тепло беседовали».

Ему сообщили, что за последние три года местным издательством выпущено аж двадцать семь книг авторов города и области, и изъявили готовность все эти двадцать семь книг подарить… Станислав Олегович выбрал пять, среди которых был и издававшийся чуть ли не в каждом регионе России к двухсотлетнему юбилею со дня рождения великого поэта сборник «Венок Пушкину».

«Сигнальный экземпляр! – гордо сообщил писательский секретарь; выхватил книжку из рук гостя, покрутил в своих, словно бы размышляя. – Три штуки всего из типографии привезли. Буквально вчера! Гм… Но так уж и быть, такому почетному гражданину… Берите!» «Благодарю», – вежливо ответил Станислав Олегович, еле сдерживая острое раздражение.

«Ждем от вас рецензий на нашу продукцию, – на прощанье полушутливо заявил секретарь и добавил, погрозив толстым, со складками пальцем: – В центральной прессе!»

Вечером Гаврилов решил ознакомиться с этой самой продукцией. Полистал роман местного классика еще с застойных времен и отбросил: «Матерый графоманищ-ще!» Полистал сборник рассказов писателя-дебютанта и тоже отбросил: «Молодой графоман…»