Срыв

А затем на слушателя обрушивались цитаты. Из Бунина, Шишкова, Чехова, Вольнова, Астафьева и особенно горячо почитаемого Станиславом Олеговичем профессора Андрея Зверева.

«Зверев сказал не так давно. Вслушайтесь! “Наш народ убил Бога в своем сердце, потому что Бог был ему, хулигану и жадной гадине, бельмом на глазу в его бесчинствах и грабежах”. Разве не в самую точку?»

И те, к кому обращался Гаврилов, обычно молча кивали, крыть им было, кажется, нечем. Да и споры теперь возникали куда реже, чем в то время, когда Гаврилова так отделали за «антинародника», – во-первых, он стал разборчивей в общении, а во-вторых, авторитет его несказанно и заслуженно поднялся на небывалую высоту. Плюс к тому кругозор. Фактами из истории, высказываниями великих людей, собственными логическими выкладками Станислав Олегович мог закрыть рот любому.

Презрение, а порой и ненависть к так называемому народу, когда его представители проявляли признаки агрессивности, сформировались у Гаврилова не только по книгам, но, в большей степени, и на базе личного опыта; особенно сильны были, конечно же, потрясения первых лет сознательной жизни.

Станислав Олегович ярко, до физического ощущения тошноты ярко запомнил этих нянечек в детском саду, грубых, крикливых теток, ненавидящих свою работу, не стеснявшихся при детишках говорить вопиющие мерзости, обсуждать половые проблемы свои и родителей малышей, показывать друг другу жировые складки на бёдрах, новые трусы с кружевами. И дети тоже грубели, заражались страшной и неизлечимой болезнью – оскотинением… Станислав Олегович оказался одним из немногих, кто не заразился.

Еще одним воспоминанием от садика остался такой эпизод.

Маленький Стасик принес в группу игрушечный подъемный кран. Родители подарили на 1 Мая… После полдника он сидел на коврике и строил при помощи своего крана дом. Подошел мальчик Паша, плотный, широколицый, весь в конопушках. «Дай!» – потребовал он и потянул кран к себе. Стасик не дал – еще сам не успел наиграться. Тогда Паша толкнул Стасика, оборвал у крана веревочку, на которой болтался крючок, а затем вдобавок и наступил, искорежил сандаликом стрелу. И нагло уставился на Стасика. Дескать: «Ну как?» Стасик поднялся и влепил обидчику по щеке ладошкой. Тот не заплакал, а просто побагровел; отошел.

На следующий день Пашу забирал отец, такой же плотный, широколицый, конопатый мужчина. Паша, видимо, нажаловался ему про пощечину, наверняка еще и приврал, и Пашин отец, улучив момент, когда воспитательницы поблизости не было, схватил Стасика за шиворот, встряхнул, даже слегка приподнял и, дыша ему в лицо терпким, до слёз омерзительным (позже Гаврилов определил, что такую вонь дает смесь водки и лука), процедил сквозь щербины в желтых зубах: «Если ты, щ-щененок, хоть одним пальцем еще Пашку тронешь, я тебе ноги выдерну. Понял, нет?» И снова коротко, но сильно встряхнул, и Стасик почувствовал, как теплая струйка бежит по его правой ноге, щекочет и щиплет кожу… Родителям он не рассказал – он вообще не унижался до жалоб.

Не рассказал он и о другом, страшном, можно сказать, знаковом случае, произошедшем чуть позже, когда уже ходил в школу. Было ему лет восемь-девять тогда.

Гавриловы всей семьей – папа, мама и он, их единственный сын, – поехали летним воскресным днем на залив Волги, что находился вблизи их небольшого, но набитого заводами города. Такие события, выезд на природу, были редкостью, настоящим праздником, так как и в выходные родители Стасика обычно работали, но уже не на фабрике, а на дому…

Папа, заядлый рыболов, тут же стал готовить удочки, мама принялась выкладывать из сумок снедь на клеенку, а Стасик отправился обследовать берег. Он обладал сильным воображением и очень быстро вжился в роль разведчика в тылу врага; шел осторожно, чтоб не хрустнуть веткой, даже пригибался, держа над головой пучок сорванных листьев папоротника, – маскировался… Широкая ленивая Волга представлялась ему стратегически важным проливом, а чахлый лесок вдоль берега были джунгли. И ему, Стасику, нужно во что бы то ни стало заминировать этот пролив, взорвать вражеский пароход.

Тропинка вывела его на ярко освещенную поляну. От неожиданности Стасик замер и сощурился. Это было так необыкновенно красиво, прямо как в сказке. Вокруг деревья, кусты, полумрак, а здесь – ослепительный свет, высокая мягкая трава с усатыми колосками, и к воде спуск очень удобный, да почти и не спуск, а сход – пологий, песчаный. Самый настоящий пляж! Вот где им надо бы остановиться, вот бы где хорошо, весело отдыхалось! Надо уговорить родителей перебраться сюда.

Но для начала Стасик решил изучить местность. Забыв о том, что только что был разведчиком, он, подпрыгивая и насвистывая песенку «Закаляйся, если хочешь быть здоров», поскакал по траве… Как он не заметил их сразу? Наверное, слишком хороша была эта поляна, чтоб обращать внимание на то, что на ней быть не должно, не имело права. И Стасик чуть не наступил на них, а увидев, тихо вскрикнул от ужаса и отвращения, и волосы зашевелились на голове.