Срыв

Раздались дружные аплодисменты, и Сергей Игоревич тоже похлопал.

– А сейчас приглашаю на сцену музыканта, поэта Николая Лыскова, – объявила Елена.

По залу пробежал тревожный шелест, и, видимо, услышав его, Елена предупредила:

– Николай исполнит песню, которая, я очень надеюсь, станет гимном нашего фестиваля.

Из-за кулис появился тот парень, с которым Сергей Игоревич познакомился в ноябре. Он был прежним – зажатым, ершистым; гитара напоминала меч и щит одновременно.

– Не бойтесь, – хрипнул Коля и надсадно прокашлялся, – эта песня не страшная. Я пере… перевоспитываюсь… Послушайте, в общем.

Несколько человек ободряюще хлопнули.

Коля стал перебирать струны. Отдельного микрофона для гитары не поставили, поэтому мелодию почти не было слышно… Коля что-то уловил не то в строе, подкрутил колок, снова перебрал струны. Но, казалось, он попросту не решался начать. Наконец все же запел:

Родной язы-ык нам богом дан,
Ласкает он, хранит от ра-ан…

Елена стояла в сторонке и со счастливой улыбкой наблюдала за исполнителем.

«М-да, нагнула парня, – вздохнул Сергей Игоревич и с удовольствием мысленно добавил: – Ну ничего, ночью я тебя…»

Дружной семьей языко-ов, —

повторял Коля слова припева по нескольку раз, —

Жить будем во веки веко-ов…

Выступление Сергея Игоревича было кратким, сдержанным. Он поблагодарил за приглашение на фестиваль, сообщил, что сам родом из Сибири, правда, с другого ее края, что в прошлом году побывал в одном из городов их округа, выразил надежду, что общение будет полезным… Ему сдержанно похлопали, да Сергей Игоревич и не стремился к овациям – настроение после убогой Колиной песни упало. И Елена была какой-то далекой, недоступной: проходя мимо нее к микрофону и потом от микрофона, он оба раза пыхнул на нее взглядом; Елена не ответила. И появилось подозрение, что такой она и останется все эти три дня и три ночи…

После окончания торжественной части сотрудницы Дома памяти отлавливали выходящих из зала участников фестиваля и отводили в театральный буфет, где был накрыт длиннющий стол. Закуска не поражала богатством, а вот с алкоголем наблюдался полный порядок.

– Ну, отдохне-ом, – выдохнул Дмитрий Абрамович. – Колю надо поддержать. Переживает.

– Правильно переживает. Песня ведь… отстой, как говорит молодежь.

Великан-краевед придвинулся к Сергею Игоревичу, снова, как и утром, развел руки и стал похож на медведя, который вот-вот сожмет и раздавит… Сергей Игоревич водил детей в театр Дурова и однажды дрессировщик прямо у рампы поднял медведя на задние лапы. Первый ряд завизжал и сыпанул влево и вправо…

– Слушай, не говори ему, – одышливо зашептал Дмитрий Абрамович. – Не надо. Парень спекается, чуть не повесился. Лена дала вот возможность. Шанс этот самый. Это ж как наркотик – перед публикой петь… А песня… ну дерьмо – ну и что? Мало ли…

– Понял-понял. – Сергею Игоревичу стало стыдно. То ли за свое резкое «отстой», то ли за испуг от габаритов трухлявого великана. – Вот он, кстати… Коля.

Коля шел, как в туристическом походе, ссутулившись, держа чехол с гитарой на спине, в камуфляжных штанах, грубых и нечистых ботинках… Сергею Игоревичу вспомнились слова, которые он услышал в ноябре: «Нужное восславлять тоже не могу. Что же делать мне, такому дураку?..» И ответил этим словам: «Смог, Коля, смог».

Но, здороваясь, поздравил его с выступлением, с песней. Коля в ответ посмотрел на Сергея Игоревича как на идиота.

Сергей Игоревич отошел к столу, вокруг которого уже сгущался народ, налил себе без стеснения рюмку водки и выпил. Сдернул зубами со шпажки сыр с виноградиной.

– А ты чего в одиночку? – появился за спиной Дмитрий Абрамович. – Налива-ай.

* * *

Набрался незаметно и сильно. Не отходя от стола, кивая рефлекторно речам великана, нытью Коли, который признавался и признавался, что теперь он себя не уважает.

Вслух поддерживать Колю было нельзя, спорить с вымученно жизнеутверждающими словами Дмитрия Абрамовича не хотелось. Сергей Игоревич всё высматривал Елену и, не находя, бросал в себя рюмку за рюмкой… Не видел и Ивана, с которым бы с удовольствием поговорил.

Нет, Елену все-таки заметил – она с кем-то общалась, розовея плечами, – но было уже поздновато подходить: «Набрался… зачем набрался…»

И будто остатки трезвости ушли в это сожаление – его повело в сторону; Сергей Игоревич с ужасом почувствовал, что падает.

– Ну-ка, ну-ка, – подхватили крепкие руки. – Присесть тебе надо, Серега.

– В номер надо, – пробормотал он.

Провожал Коля. Молча, сосредоточенно, крепко прижав его руку к своему туловищу. Сергей Игоревич пытался поначалу доказывать, что сможет дойти сам, что не такой уж пьяный. Но голосок внутри остановил: «Прекрати. Сейчас доведут, и ляжешь».

Перед входом в гостиницу Сергей Игоревич подобрался, освободил руку.

– Всё, спасибо, дальше я сам.

– Точно? – в голосе Коли послышалась армейская нотка.

«Может, он из офицеров? Уволенных…»

– Точно, точно. Спасибо.