Срезающий время

Позади гостиницы, где уже неделю проживал Андрей Петрович, была каменная лесенка в несколько ступенек, которая вела на отвесную зеленую насыпь со скамеечкой, обсаженную платанами. Оттуда, раскуривая трубку, хорошо было смотреть на далекое море, которое, как монах, перебирающий четки, посылало к берегу волну за волной, и слушать пронзительные крики чаек, и наблюдать за ивами, качающимися в разные стороны, словно стая сирот, вдруг лишившихся поводыря. И в этот момент природной идиллии внезапно появился хромой шкипер. Он держал себя сдержано и почтительно, и, кажется, осознавал, что в происходящем сейчас была прямая его вина.

– Сэр, – шкипер снял шляпу и поклонился, – я привел их, как и обещал. Вы будете довольны, сэр.

Позади моряка стояли двое детей: мальчик и девочка. Среди внутренней бури негодования, которое случается в момент бесцеремонного вторжения в личное пространство, Ромашкин каким-то шестым чувством вдруг уловил, как один маленький человек тщетно старался заставить выслушать себя. Голос у него был слабый, а шум вокруг оглушительный. Он делал какие-то неуверенные движения, выражающие, скорее всего, робость и безысходность. И лишь подойдя ближе, Андрей Петрович расслышал юношу:

– Какие будут указания, сэр?

Вскоре прибыло каботажное судно со свинцом, и почти что одновременно с этим событием стали увозить скопившийся на складе порох, с величайшей осторожностью и на отдельный, самый удаленный причал. А еще через день прибыли две паровые машины Уатта с инженером-ирландцем и тремя подсобными рабочими, готовыми собрать механизм в далекой России.

За день до отплытия Андрей Петрович вышел из гостиницы и долго бродил по берегу. Взгляд его блуждал вниз и вверх по бухте Ривер Оруэл, останавливаясь на парусах, слабо мерцавших на голубой воде, скользящих среди теплого ветерка и утреннего света: впервые они занимали его внимание лишь с эстетической точки зрения. Это был день, который ему вряд ли суждено было забыть, день этот казался ему самым печальным в его жизни. Он не поддался тревоге и навязчивому страху, как это случилось в Туле, когда заявились «доброжелатели» от полицмейстера. Просто сейчас невыносимая тяжесть страдания легла на его плечи. С каким-то привкусом горечи и меланхолии он почувствовал, что Анна страдает: она казалась ему безмолвной, отчаянно напуганной, замерзшей и чрезвычайно измученной, чтобы поспорить с судьбой.

В назначенное время час отплытия наступил. Ромашкин стоял на корме и с каким-то особенным волнением прощался с Англией. Поднятый парус вздулся под теплым ветром, пробегавшим зыбью по глади моря и заскрипел от натуги. Шкипер прошел на нос яхты, осенил себя крестным знамением и воскликнул: «Отчалим с именем Господа!» Один из матросов затянул какую-то морскую песню, другой взялся подпевать; и под гул выбираемого такелажа и песен просторная яхта, приписанная к порту Тенерифе, двинулась вперед, разрезая голубую волну и уносясь на восток.

* * *

В те дни, пока Андрей Петрович прогуливался по бухте Ривер Оруэл, в Вильно произошло несчастье.

Родная тетка Ромашкина по отцу, Екатерина Васильевна, владела изрядной собственностью, и, будь их семья поменьше, она с легкостью могла бы внести в свою жизнь некоторые улучшения, соответствующие ее положению в обществе. Ей вполне было по силам завести себе новый экипаж, замостить дороги к именью, время от времени уезжать на месяц… да хоть на воды в Баден, или как острили в то время и в тех краях: нажить подагру и проводить зиму в Крыму. Но обеспечение и обучение одиннадцати детей вынуждало их с мужем вести тихую, спокойную, осмотрительную жизнь и обязывало постоянно пребывать в полном здравии, не покидая поместья. Правда, было еще одно обстоятельство, о котором предпочитали не вспоминать. Одиннадцатого марта восемьсот первого года муж Екатерины Васильевны участвовал в заговоре и, как большинство заговорщиков, в отличие от своего командира генерал-адъютанта Уварова, разделил печальную меру наказания, а именно ссылки. И для того, кто слишком много знал, подобное взыскание явилось сродни поощрению. Однако это темное пятно на репутации могло помешать детям, и глава семейства старался лишний раз нигде не появляться, рассчитывая на людское забвение.