Среди пуль

Он не успел договорить, как в нижних этажах по всем окнам полыхнуло белым. Сверканье переместилось выше, еще выше, толчками и импульсами, до самого верха, до цоколя, до улетающей в небо башенки, на которой озарились флаги. Полыхнуло, как северное сияние, брызнуло сочно, хрустально. Вся площадь осветилась – золотистые, блестящие купы деревьев, каждый мокрый фиолетовый камень брусчатки и узорный Горбатый мостик, и лица сотен людей. Из открытых ртов сквозь летучий пар грянуло «ура». Бриллиантовый свет ринулся от Дома во все стороны – за реку, вдоль набережной, на проспект. Казалось, Москва обомлела и ахнула, увидев эту вспышку. От крика людей, от всплеска белого света из парка взлетели вороны, закружили в зареве. Дом блестел, словно в нем шел праздник, гремел бал, танцевали среди белых колонн под хрустальными люстрами. И всяк – и друг, и враг – видел этот праздник и свет.

Это продолжалось минуту. Свет погас, Дом погрузился во тьму. Но в глазах все еще сверкало, светилось. Зарево, оторвавшись от погасшего Дома, летело над Москвой, за Москву, за Урал, над всеми лесами и реками. Люди поднимали головы, провожая пролетавшую вспышку света.

Поздно ночью он сидел в маленьком кабинете у отца Владимира, где тот благоустроил «походную» церковь. Он укрепил на столе образ, положил священную книгу и маленькие бумажные иконки, поставил тускло-серебряный сосуд, повесил лампаду, установил на тарелке тонкие свечи – все, что успел принести накануне осады в Дом Советов, словно предчувствовал, что эта утварь будет востребована. Усталый, простоволосый, он кутался в поношенное пальто, надетое поверх подрясника. Не снимал с головы бархатную скуфейку. Его русые волосы были немыты, свалялись. Синие глаза болезненно, ярко горели.

– Вы сегодня совершили подвиг, – сказал священник, пряча ладони в рукава, сберегая толику тепла. – Рисковали собой. Через вас совершилось чудо – озарился наш Дом. Бог нам поможет и сохранит нас, как сохранил вас сегодня. Множество священников и мирян молится за нас, за наше избавление. Молятся и великие русские подвижники Преподобный Сергий Радонежский и Серафим Саровский. Молится иеросхимонах отец Филадельф, убиенный агарянами. Он благоволит вам. Его длань пребывает над вами. Молюсь и я, грешный. И чувствую, молитвы мои доходят. Чувствую молитвенный жар! Иконы отзываются на мои молитвы, а значит, Господь, Богородица, Николай Чудотворец слышат меня и помогут!

В комнате был холод. Отец Владимир кутался в ветхое пальто. Но Белосельцеву казалось, что от священника исходит тепло. Возле отца Владимира было уютно, словно у деревенской печки. Кругом холод, мрак, промозглые сквознячки, а у печки – облако теплого воздуха, падающий уголек, летучие отсветы на деревянных венцах. Измученный, изведенный переживаниями минувшего дня, Белосельцев успокоился, внимал священнику, грелся от его теплых слов.

– Всяк, кто сюда пришел, – есть воин! Воин России! Воин Церкви Воинствующей! Воин Христов!.. Сегодня я шел вдоль баррикады, и мне так ясно открылось!.. Казак, небритый, простуженный, согнулся на ветру с деревянной шашкой – он есть воин Христов!.. Дружинник в ватнике, с красным бантом, с портретиком Сталина в петлице – он есть воин Христов!.. Молодец-удалец с автоматом бог весть какой партии – и он есть воин Христов!.. Они-то думают, что защищают Конституцию или Руцкого, или свою партию, а на деле защищают Святую Русь!.. Каждого из них поднял из теплой постели Ангел, вывел в ночь на эти баррикады, поставил для совершения великого подвига во имя Руси!.. Каждого впереди очень скоро ожидает подвиг и через этот подвиг Победа, от которой возрадуются праведники на небесах!.. Их жаркие молитвы я слышу, когда ночью, при малой свече, стою перед образом!.. Помню слова отца Филадельфа о вас – вы русский воин, и вам надлежит совершить подвиг Христов!..

Слова отца Владимира излучали тепло. Белосельцев пользовался этим теплом, этим греющим словом. Он будто лежал на печи среди деревенских телогреек, фуфаек. За окнами стужа, метель кидает в окно пригоршни снега. Но в избе тепло, от кирпичей подымается ровный сухой жар. Колеблется подвешенная к потолку пушистая беличья шкурка. Старуха в платке, в латаных валенках крутит клубочек. Он на печи дремлет, сладко вспоминает исчезнувший солнечный день, лыжню на блестящем снегу, мелькнувшую на опушке лисицу.