Среди гор

Те, кто обещал, начали свозить зерно. С трудом, после долгих жалоб, слез и ругани старухи, удалось Соке уговорить ее сдать еще пять пудов. Семена постепенно накоплялись, однако по аилу распространялся недовольный слух.

— Что ни день, то больше наглеют активисты, ненасытными у них стали утробы. До этого, еще когда обложили нас «планом», забрали подчистую зерно со дворов, а теперь требуют семенного зерна. Видать, всем нам суждено подыхать с голоду, пришел конец нашему человеческому существованию! — говорили старики.

— Э-э, что там говорить! Если это зерно сеют на поле, то не надо роптать, а надо сказать, сколько можно чтобы сеяли.

— Вы все еще как дети, — вступил в разговор Барпы. — В этом свой смысл. Соберут зерно под предлогом, что, мол, на семена, а когда оно поступит в распоряжение властей, то его можно использовать на другие цели. Сейчас, оказывается, в российских краях народ мрет от голода. Если не верите, могу прочитать вам газету, которую печатает сама советская власть! — Барпы достал из кармана газету «Кызыл Кыргыстан» и, присев на корточки, стал читать по складам: — «На улицах Лондона бродят тысячи безработных, их дети мрут от голода. Возле биржи днями и ночами стоит огромная очередь в тридцать тысяч человек. Тут же под заборами и стенами домов валяются трупы умерших от голода». Вот, слышали? — оглядел слушателей Барпы и сложил газету. — О дорогой мой народ! Лондон — это большой город в России. Биржа — эта большая харчевня, где дают похлебку из травы. Этот голод может прийти и к нам. Надо ждать его с тем расчетом, как говорили старики: «Если в яме у тебя спрятано зерно, то во дворе будет скот». Да к тому ж кто знает, как сложится жизнь. Кажется, руководители нашей родной советской власти немного побаиваются царей других стран: недавно как будто бы Англис подослал посредника и передал, что, мол, будь готов, буду воевать! А наши и отвечают: «Зачем тебе воевать? Тебе нужен хлеб — так мы его отдадим и без войны!» И вот теперь, чтобы задобрить Англиса, ему дают два миллиарда пудов зерна, как взятку, скажем. О всемогущий аллах, впервые слышим, чтобы одно государство давало другому государству взятку, что же после этого остается делать простым грешным людям?.. И это еще ничего, поживем, увидим еще другие неслыханные чудеса. Такова наша жизнь теперь, неустойчива.

Словно вспомнив о чем-то, Барпы встал, поспешно надел у выхода калоши и вышел из дома.

Но слова его не остались на земле. Они быстро распространились по аилу.

— Говорят, газету читали, ты ничего не слышал?

— Слышал, да радости мало. Опять беда какая-то ждет нас! — толковали между собой люди.

Когда слух этот дошел до Умсунай, она пришла в неистовство:

— О скопец, старый дурень! — ругалась она. — Нет, чтобы сидеть да помалкивать, а теперь вот остались без хлеба! Умрешь голодной смертью!

Как ни старался Соке убедить жену, она не желала и слушать. Умсунай кричала, плакала, проклинала его на все лады. Соке готов был бросить дом на самом деле.

— О, наказание аллаха, если жена попадается неразумная и вредная, то уж легче уговорить тысячу людей, чем одну такую жену!..

Соке уезжал из дому, работал на поле с плугарями, сеял, боронил и все старался забыть об упреках жены. Вечером, когда он возвращался домой, Умсунай упорно безмолвствовала. Она даже не глядела теперь на старика. В конце концов Соке, не вытерпев этой пытки, заговаривал первый:

— О дорогая моя! Посмотри на меня… Хорошо работалось сегодня! Погода теплая, жаворонки поют в небе, а ты ходишь себе, зерно разбрасываешь по полю. Благодать! Семена я сам сеял, никто ни одного зерна не тронул. Я и не знаю, кто выдумывает такие сплетни: это такая же ложь, как слухи о том, что из ста дворов семьдесят обязательно должны быть раскулачены.

Соке испытующе поглядывает на отвернувшуюся Умсунай. «Подобрела она или нет?» — с тревогой думает он.

— Ты любишь прежде времени ругать человека, добренькая моя. Если бы я стал равняться с тобой и тоже ругаться, то пришлось бы нам убегать из этого дома, и кто знает, где бы мы тогда скитались одинокие и бездомные и что было бы тогда с нашей Джипар?.. Послушай меня, женушка, давай не будем расстраивать друг друга.

Умсунай в этот раз искренне пожалела старика и сказала виноватым тоном:

— Да что с нас, баб, взять. Мы что услышим, то нам и правда… А чтобы разобраться, где правда, а где нет, терпенья у нас не хватает. Я же поругиваю тебя любя, ты уж не обижайся! — И, взглянув на счастливого Соке, она добавила: — Поешь горяченького, намаялся небось в поле!

Активисты аила, разделившись на три группы, сегодня с утра поехали по аилам. Бюбюш и Самтыр направились в самый дальний аил. Сапарбай и Шарше остались в колхозе «Новая жизнь». Сапарбай не одобрял, что к ним присоединились с десяток верховых «диких активистов» вроде Карымшака, но Шарше это считал необходимым и настоял на своем:

— Ты, малый, не больно заносись: подумаешь, начальник отряда! Если мы будем ходить поодиночке, то кулаки нас перебьют, как мышей. Пусть нас сопровождают доброотрядцы с ружьями!

Сапарбай решительно возразил: