Среди гор

— Эх вы, активисты, привыкли не слезать с седел, боитесь пешком пройтись. А я вот не буду свозить зерно: раз вам его надо, так сами приедете и заберете!

Исак говорил потом активистам:

— Да это же не простой, а золотой старик!

— Да, молодец он у нас! Прекрасный человек! Побольше бы таких!

— Да, и в самом деле золотой старик, — говорил Исак. — Таким людям надо шире открывать дорогу. На таких честных, преданных людей мы должны опираться.

После этого Соке был назначен бригадиром плугарей. Сколько ни ругала, сколько ни пилила его старуха, но Соке стойко переносил все это и не обижался на нее, наоборот, уговаривал:

— Отстань, дорогая, зачем ты меня ругаешь! Ведь я еще тогда сказал начальству, что у меня в запасе двадцать пудов семян.

«Дорогая» чуть не вцепилась в него ногтями:

— Да кто тебя, дурня, заставил говорить, кто тебя дергал за язык? Мало ли что ты сказал, а я вот говорю, что нет у нас семенного зерна, и не дам. Попробуй только отдать, так и знай, останешься и без хлеба и без меня. Отравлюсь, вот увидишь. Останешься вдовцом! — Умсунай расплакалась, продолжая говорить сквозь слезы: — Значит, ты задумал уморить меня и свою дочку голодом!

Соке уговаривал ее и так и эдак и все-таки, уговорив, высеял пятнадцать пудов на тот клин, что вспахала его бригада у дороги, а остальные пять пудов Умсунай успела свезти на мельницу и смолоть.

— Пусть-ка теперь попробует сеять на поле муку! — бурчала она.

Таким образом, в доме у Соке почти не оставалось зерна. И сейчас на собрании ему было очень неудобно за себя, — ведь он обещал когда-то дать двадцать пудов семян. Он сидел и ругал про себя старуху: «Ох и вредная же ты баба. Опозорила меня перед советской властью!»

Соке встал с места, зажимая в руке лохматый тебетей, и сказал:

— Говорить тут много нечего, словами поле не засеешь! Сами знаете, я высеял из своего хлеба пятнадцать пудов семян. И за это никакой благодарности не получил! — лукаво улыбнулся Соке, облизнув губы. — Вот уже третий день моя благоверная, сорок лет жившая со мной в согласии, ничем не кормит меня и гонит из дома. А что вы смеетесь, так оно и есть!.. Но это неважно, я хочу сказать о другом. Слишком уж много развелось у нас активистов. Каждый, кто умеет сам садиться в седло, — тот уже активист. Тут и Карымшак, тут и другие. Ну, если бы это помогало делу, то ладно, пусть себе ходят в активистах. Однако это не помогает работе, а, наоборот, вредит: ни один из активистов во главе с Шарше и Мендирманом до сих пор не сдал ни одного зернышка семян!

Кто-то хрипло выкрикнул:

— Ой, Соке, неужто ты ждешь, чтобы они дали? Ты моли бога, чтобы они не брали. Председатель-то уже проглотил один большой мешок.

С другого края выкрикнул кто-то другой:

— Что там ждать, чтобы председатель дал, пусть он хоть не берет у нас, и этого довольно будет!

Карымшак, сидящий впереди, снял с головы лисий тебетей и, мигая глазами, заговорил примирительным тоном:

— Да что вы, добрые люди, кто масло сбивает, тот пенки съедает, это исстари так заведено! Что с нами творится: слишком скверными, мелочными становимся мы. Подумаешь, большое дело, наш Меке, хозяин ста пятидесяти дворов, побольше стал хлеба есть.

— Но пусть он ест свое, а не народное! — подал голос Омер.

— Так он же для народа трудится!

Соке возмутился в этот раз по-настоящему:

— Ой, будь ты неладен, Карымшак! Если ты так любишь Мендирмана, то давай привези в амбар семена за него, а заодно и за себя. И нечего, понимаешь, в заслугу ставить себе, что вы тут, активисты, целой ордой носитесь по аилу без дела и без толку. Давайте вы прежде всего сами вносите свою долю семян!..

— Верно, Соке, правильно…

— А что думаешь? И мало еще признавать, что я говорю правильно, надо на деле доказать свое согласие со мной. Хоть и перепадет мне от старухи, но наскребу еще пудов пять зерна и призываю вас всех сдавать семенное зерно для дела сатсиала!

— Мы все должны подхватить призыв аксакала! — поддержала его Бюбюш.

Народ зашевелился.

— Кто присоединяется к призыву аксакала? — спросил Самтыр.

Чернобородый, что сидел сзади, промолвил, вытягивая шею:

— Дадим, сколько найдем.

— Ну, а точнее, сколько можете дать?

— Три пуда.

— Спасибо вам и на этом!

— Ну, кто имеет еще что сказать?

— Разрешите мне! — с места поднялся Омер. — Правильно сказал тут наш старик Соке. Аильчане, вы все хорошо знаете, нет у него сына, который бы был опорой хозяйства, и все-таки шестидесятилетний старик сдал на наше общее благо двадцать пудов зерна. Я со своей стороны заявляю, что раньше сдал тринадцать пудов, а теперь сдам еще двенадцать. Но только надо поставить дело так, чтобы и активисты не оставались в стороне!

— Не отстанем! — ответила Бюбюш. — Раньше мы с мужем сдали восемнадцать пудов, а теперь сдадим еще десять. Я призываю последовать моему примеру и других активистов.

— Я принимаю вызов! — ответил Сапарбай. — Мы, две семьи, сдадим еще пятнадцать пудов!

После этого дело пошло живей. Каждый вставал и по своей доброй воле изъявлял согласие сдать столько, сколько мог. Таким образом, в распоряжение колхоза поступило еще триста пудов.