Среди гор

— Не ходите так часто… Сейчас такое время, что, пока поднесешь ко рту ложку, ее у тебя в два счета выхватят… Хозяев больно много стало. Когда пришли Советы, то начальство приезжее говорило, что сатсиал — это не жизнь, а сказка, яблоки будут сами падать тебе в рот, только лежи и пожевывай. А теперь что? Где эти обещания? Вместо яблок-то артель поднесли к носу. Все тащат из дому, грабят народ, не оставляют даже привязей для коров. И это только начало, а что будет дальше… Хозяевами объявились эти безродные бродяги Кушчу… Теперь все у них в руках… О грешный мир, о коварный мир! Да будет ли справедливость… А вы больше не захаживайте к нам… Лучше подальше от всякой беды… Стоит только сказать о том, что видят глаза, как тут же объявляют тебя врагом, а речи твои — враждебной агитацией… Ты, мол, кулак, ты, мол, манап. Да еще грозят сослать в Сибирь… Эх, и активисты же у нас подлые… Особенно этот голодраный Шарше, никого не хочет признавать, даже самого бога! Да только известно, о чем он помышляет: хочет со своим братом Мендирманом зажать в кулаке весь аил, а тех, кто им неугоден, кто подымает голову, тех уничтожить, выжить отсюда…

Притаились у себя в домах и юртах бывшие баи, болуши, аткаминеры. Притаились и злобно нашептывают. Особенно угрюм и зол Бердибай. Накинув на плечи шубу, сидит он целыми днями у очага. Чуть залает на дворе собака или послышится топот копыт, как Бердибай приглушенно шипит:

— Кто там? А ну, гляньте. Говорю же, что спокойно не дадут поесть… Посмотри-ка, жена, кого там принесло!

Байбиче бесшумно встает, серая от страха и ненависти, и даже не открывает двери. Смотрит в щелку:

— Кто там? Ты не исполнитель?..

Не только бывшие баи и аткаминеры, но и сами активисты: Сапарбай, Самтыр и Бюбюш — чувствовали себя несколько встревоженно, словно были проводниками, впервые ведущими кочевье через перевал. От Калпакбаева, казалось бы, они избавились, но в аиле пока еще не было прочного порядка. С одной стороны, те, кто участвовал в жертвоприношении, выжидали втихомолку: «Бог даст, скоро конец артели, распустят ее. А нет, так лошади под седлом. За одну ночь перескочим через Сартовский перевал, а там еще день, и уйдем в Кой-Кап… Родина киргизов везде, где горы… Если власти не хотят, чтобы народ разбежался, то пусть распускают артель…» С другой стороны, самодурствовал Шарше. Он везде и всюду носился с угрозами: «Тех, кто не подчиняется закону, надо немедленно гнать в Сибирь! Эй, исполнитель! Передай, что это приказ батрачкома. Кто не подчинится, гони его сюда. Я найду на него управу!»

Никого и ничто не желал признавать Шарше в порыве обуревавшего его опьянения властью. «Иначе, — рассуждал он, — притупится моя классовая бдительность», и случалось, что он набрасывался с угрозами на совершенно ни в чем не повинных, простых людей.

— Знаю я вас! Думаете, вы чистые? Твой дядя — кулак, а брат — манап… А ты хоть и сам бедняк, зато родители жены богатые.

Вчера, например, он набросился на пахарей второй бригады по той лишь причине, что они были из рода Касеина — эшимовцы. Среди них был и Абды. Он здесь помогал пахать и сеять. Зная об этом, Шарше, который питал к нему особую ненависть за оскорбление брата, специально выловил из общественного табуна самого горячего, свирепого жеребца и выбрал камчу, что потолще и поувесистей. Однако подступиться к Абды и его единоплеменникам он не решился, но зато дал волю языку, в чем он, кстати, никогда себе не отказывал.

— Эй, Абды, ты смотри у меня, косой черт! — кричал он с краю поля. — Не надейся, что нас всего две семьи и что здесь нет моего рода. Зато закон стоит за меня, власть стоит за меня! Заруби это себе на носу! Если второй раз будешь сеять смуту в народе, то так и знай, попадешь прямо в Сибирь. Знаю я тебя, ты — касеиновская дубинка! Думаешь, если вступил в артель, то признают за овечку? Не прикидывайся, ты всегда был волком!

После таких речей Шарше пахари второй бригады обозлились вконец. Вот уже второй день с неохотой выезжали они на поле и рано покидали работу. Да и работали так себе, с ленцой:

— Э-э, да хватит нам толкаться здесь, сколько вспахали, столько и ладно. По крайней мере для этих двух безродных выскочек хватит урожая! Лучше отдохнем, зачем мучать себя…

Чортон, вяло погонявший лошадей, натянул вожжи и обернулся к Абды:

— Что тут говорить об урожае, когда неизвестно, чем будут засевать вспаханную землю! Мендирман, который никогда не разживался зерном, — наш председатель… Да ему собери хоть целую гору семян, все равно толку будет мало!

— Тут и сомневаться нечего. Слышал я, что он семенное зерно на солод для бузы проращивает…

— Да и не только на это, а и на муку, говорят, смолол порядком! Если кто и будет болеть за артельное дело, так это Бюбюш, Сапарбай и Самтыр. А от этих двоих безродных добра не жди, они только по ветру все пустят…

— Пустят, конечно, — убежденно подтвердил Абды. — А вот умные люди себе на уме: собираются откочевать на джайлоо. Сейчас они сговариваются, чтобы всем разом двинуться…

— А как же те, что вступили в артель?