Среди гор

Аимджан-байбиче была глубоко возмущена тем, что молодки, нисколько не стесняясь присутствия старших женщин, продолжали бесстыдную ругань, она строго прикрикнула:

— Будет вам! Кто здесь сидит, люди или тени? Ну, думаем, посовестятся, утихнут, а они все больше и больше распоясываются! Если нас не уважаете, так побойтесь хоть бога! Замолчите! А мужей будете отбивать, когда построят длинные сараи и все вместе ляжете под одно одеяло… Вот тогда и покажете свою сноровку… — Аимджан-байбиче покраснела от стыда, опустила набрякшие, мягкие веки и срывающимся от гнева голосом добавила: — А пока придержите себя, наберитесь терпения, если совсем потеряли совесть! В хороших аилах молодки не ведут так себя, стыдно!

Этот древний обычай, когда старшие журят младших, казалось бы, должен быть понят как справедливый упрек. Так оно было и сейчас, но теперь молодые уже не просто беспрекословно подчинялись, как прежде, а по-своему оценивали советы старших. Старшие иногда могут тоже накричать понапрасну, поэтому в народе стали поговаривать, что молодки теперь пошли больно острые на язык, препираются даже со старшими, и многие объясняли это тем, что какова-де жизнь, такова и молодежь: не знают к старшим почтения, дерзкие, наглые. Байбиче Аимджан сейчас, как старшая, решила призвать к порядку забывшихся Сурмакан и Батий. Батий после ее слов притихла, но Сурмакан и не думала успокаиваться. Она уважала Аимджан, обращалась к ней всегда с почтительным «апа» и при встрече уступала дорогу. Аимджан думала, что кто-кто, а уж Сурмакан-то послушает ее, но пытливая, умная байбиче на этот раз ошиблась: Сурмакан бросила ей прямо в лицо:

— Если вы хотите порядка, то сначала усмирите этих хамок, которые отбивают чужих мужей. Усмирите их сначала!

— Да ты что, Сурмакан, в своем ли уме? — удивилась Батий. — Кто это у тебя мужа отбивает? Чем больше я молчу, тем больше ты наглеешь. Совсем уже взбесилась, сорвалась, как собака с цепи!

Стоит иногда шевельнуться маленькому камешку, как покатится другой, третий, глядишь, и обрушится с высоты обвал. Так и сейчас: Сурмакан глянула на Батий убийственным, презирающим взором и, уже никого не стесняясь, закричала во весь голос:

— Ах ты, зараза! У себя на голове верблюда не видишь, а у меня соломинку приметила! Это кто сорвался с цепи: ты или я? Еще ничего нет, еще только слухи, а она уже начинает отбивать чужих мужей! А что будет, если, не дай бог, завтра сгонят всех в общину, отберут скот и всех положат в большом сарае под одно одеяло?! Тогда уж ты первая, не стыдясь, выскочишь: «Я всех красивей, я всех видней!» Ведь тебе нипочем и старшие и младшие! Бесстыдная!

— Это кто бесстыдная, ты или я? — вскочила Батий и тоже закричала: — Разве не ты захлебываешься от сплетен и тарахтишь, как сорока: «Ведь это же сказал молдоке, ведь это сказал болуш-аке, ведь это говорили «большие, как горы», люди!»

Сурмакан растерялась, не находя что ответить. А Батий продолжала:

— Знаем мы и вашего «большого, как гора», болуш-аке! У него губа не дура, знает, где что сказать. Если ему это выгодно, он и соврет и обманет. А народная власть за народ, и, если надо будет отдавать в общину скот и землю, так это, может, для нас даже лучше будет: власть тоже о чем-то думает и знает, что делать!

Аимджан плотнее сжала одутловатые губы и промолчала, а Бермет и другие старухи поддержали Батий:

— Вот то-то, милая, пусть это так и будет. Может, бог не зря послал тебе добрые слова!

— Верно, байбиче, то, чего мы боимся, только одни сплетни! Так зачем прежде времени распаляться!

Аимджан-байбиче насупилась:

— Распаляйся не распаляйся, а то, что сказали «большие, как горы», люди, это так и есть. Как можно сказать, что это ложь?! Разве они когда впутывались в сплетни? Нет!

— Да, милая тетушка! — певучим голосом поддакнула невысокая полная женщина. — Как мы можем сомневаться в их правоте? Ведь это не простые люди, раньше мы не могли и ступить туда, где они сидели! Мы не можем сомневаться в речах почтенных людей, за это грозит проклятье!

Сурмакан теперь снова оживилась:

— Но такие, как Батий, не боятся проклятий, им это нипочем! Ах, забыла она, что жила и кормилась у болуша, а теперь грешит против него: лжет он, мол, обманывает! Бесстыдница, за его-то добро и его же в грязь топчешь!..

— Я нашла себе друга, а болуша твоего и знать не хочу! Да и что тебе надо от меня, дура? Ты лучше о себе подумай, беспутная!

Последнее взорвало все, что накопилось и разгоралось медленным пожаром в душе Сурмакан. Она бросилась к Батий и завопила:

— Не забывай, такие, как ты, не достойны даже ходить по следам болуш-аке! Он святой человек, на полах его чапана можно совершать намаз. И ты, блудная, перешагнула постель такого человека и привязалась к какому-то грязному бродяге! — Сурмакан показала в сторону сидящей байбиче Аимджан и добавила: — Как ты смеешь находиться здесь, где сидят такие почтенные святые люди? Тебе здесь нет места, убирайся!

Батий почувствовала себя так, словно ей в лицо грязью ударили. Она ринулась к Сурмакан.