Среди гор

Пока Бердибай собрался с ответом, Матай, никогда в жизни не умевший ездить спокойно, пустил лошадь галопом с пригорка. Вот уж полгода, как Матай бессменно ездит на своем куцехвостом меринке, который до того приноровился к хозяину, что стоит только тому шевельнуть поводьями, как меринок сразу, прижав уши, пускается тряской рысью. И уже ничто не заставит его сбиться с хода, что на подъем, что на спуск — всюду он идет одним наметом. И Матай, ростом с вершок, сидит в седле выпрямившись, неподвижно, как пригвожденный, упираясь носками в медные стремена, подставив лицо встречному ветру. Изредка опуская камчу наискось по бедру коня, он понукает его короткими и кривыми ногами, и в этот момент, когда он и карий на бегу, кажется, что они извечно, неутомимо скачут вперед и никогда нигде не остановятся. В аиле поездку на манер Матая назвали «матаевской ездой». Куцехвостый меринок и Матай, казалось, созданы были друг для друга; карий меринок даже чем-то напоминал своего хозяина: поджарый, заезженный, с жидкой гривкой, с тонким вылезшим хвостом, он, казалось, никогда не передохнет, не опустит копыт на землю. Матаю было уже под сорок, но на его сморщенном, обветренном лице до сих пор почему-то не выросло ни единой волосинки. Повстречаешься где-нибудь с ним лицом к лицу и не поймешь: мальчишка это или мужчина или вообще черт знает что, подумаешь даже, что он такой, наверное, с неба свалился. Впервые увидев Матая, люди смотрели на него с изумлением, раскрыв рты. А кое-кто из находчивых, провожая его взглядом, язвительно замечал:

— О-о, что же это такое? Человек не человек. Или это тень птицы?!

Но самое интересное — это случай, происшедший в прошлом году, осенью, в Кой-Таше. Матай вез спешное письмо на соседнюю погранзаставу. Его куцехвостый шел стремительной рысью, вытянув стрелой шею, запрокинув уши. Ветер с посвистом бил в лицо. Матай, как и всегда, сидевший в седле с неестественной прямотой, точно вбитый в землю колышек, поглубже натянул на лоб войлочную шляпу, скрывая от солнца глаза. Вдруг, когда он с разгону взлетел на бугор, навстречу ему попалась старуха, которая, мерно покачиваясь и дремля, ехала на вьюченном рыжем воле. Дробный топот копыт на дороге заставил ее очнуться. Вздрогнув, она открыла глаза и, к ужасу своему, увидела быстро приближающееся к нем какое-то странное существо. Старуха в страхе успела только пробормотать:

— Апей, черная шляпа… человек ты или кто?

В этот момент Матай поравнялся с ней.

— Не спи, открой глаза, мать! — крикнул он с ходу и успел стегануть камчой ее рыжего быка. Пока старуха пришла в себя и огляделась, Матай уже исчез.

— О боже, или это привидение?

Перепуганная старуха кое-как добралась до дома и тут же свалилась в постель. В этот день она не в силах была произнести ни слова. Разве только что твердила шепотом молитвы, то и дело хватаясь при этом за ворот. На следующий день она встала пораньше, надела чистое белое платье, повязала голову белым платком и, совершив омовение и молитвы, с выражением смиренной кротости рассказала о том, что случилось с ней вчера:

— Чудо видела, милые мои… Повстречался мне на горе Кой-Таш голый Кызыр. Я спокойно ехала на быке, укачало немного, и только было вздремнула, как вдруг слышу топот. Глянула, а он передо мной: сам весь черный, и лошадь под ним черная… Сердце у меня подкатилось к глотке и дух занялся, ой, милые мои, лучше не спрашивайте! — Старуха на минуту зажмурила глаза, прикрыв лицо ладонями. — Сперва он мне показался как тень, как привидение. А когда поравнялись, смотрю и понять не могу, то ли это мужчина, то ли дитя, лицо безусое, сморщенное, как кулачок… Скачет он верхом на чем-то похожем на лошадь, только голова у ней драконья или змеиная, так и не разглядела как следует… Не успела я оглянуться, как его и след простыл.

Вот этот самый Матай, которого старуха с перепугу приняла за святого Кызыра, прогневил сегодня Бердибая, и тот назвал его «предвестником светопреставления». Но Матай даже и ухом не повел на это. Он носился на своем безотказном куцехвостом коньке, появляясь то в одном, то в другом конце аила. Сейчас он вступил в спор с Чакибашем.

— О Чакибаш, если то, о чем поговаривают, окажется правдой, то это уже будет не типун на языке. Типун что! Сплюнул — и нет его! Нет, друг, артель это тебе не типун: построишь барак длиной с версту, а потом потребуется одеяло в восемьдесят аршин… А потом запишут тебя в список, и ты палец приложишь против своего имени… Вот как, все по порядку… Ну, тогда и придется тебе свою Нурджан, которую ты привез с Тескея, сдавать в артель, на общее пользование… Ей-то что: она не откажется, а вот тебе каково будет, Чакибаш? Не придется уж тогда тебетей носить набекрень, нет! Посмотреть бы, как ты будешь околачиваться возле барака да в щелки заглядывать.