Спрут

— Но ведь не могут же все вам нравиться одинаково, — расхрабрился Энникстер. — Я предпочел бы оказаться среди первых, понимаете? Господи, да не способен я всякий вздор болтать. Когда мне приходится с барышней разговаривать, я на глазах глупею. Таков уж уродился. И, кстати, я ведь вам соврал, когда говорил, будто хочу, чтоб меня все любили, чтоб я нравился всем вокруг. Это все чушь! Я плевать хотел на то, что обо мне думают. Однако есть люди, которых я предпочитаю всем прочим — Пресли, например, — и таким я хотел бы нравиться. Их мнение мне не безразлично. Знаю, что есть у меня враги — и немало! Я могу назвать с полдюжины людей, которые с радостью хоть сейчас по мне пальнули бы… Взять хотя бы ранчо. Неужели же я не знаю, неужели не слышу, как клянут меня рабочие, разумеется, за глаза. И в делах то же самое, — продолжал он, как бы разговаривая сам с собой. — В Боннвиле и во всей округе не найдется никого, кто не запрыгал бы от радости, узнав, что кто-то сумел унизить Жеребца Энникстера. Думаете, это меня огорчает? Да ничуть, скорей даже наоборот! Я распоряжаюсь на ранчо по своему усмотрению и дела веду как хочу. Я у них и «тиран» и «кровосос», для меня это не секрет. Будто я не знаю, как они меня обзывают: «Скотина с норовом до того пакостным, что агнец не выдержит»! Я, видишь ли, и сварлив, и упрям, и несговорчив. Но приходится им признать и то, что я буду поумнее любого из них. Превзойти меня в чем-то им не под силу. — Глаза его сверкнули. — Пусть скрежещут зубами! Уж если я сожму кулак, так, будьте уверены, никто его не разожмет — хоть стамеску бери! — Он опять повернулся к Хилме. — Ну, а когда человека так ненавидят, то, разумеется, он хочет удержать при себе навсегда тех немногих друзей, какие у него есть. Верно я говорю, мисс Хилма? И не такой уж я свинья по отношению к тем, кто меня понимает. К примеру, за этого болвана Пресли я готов в огонь и в воду. Конечно, я сам виноват, что нет у меня на ранчо такой лошади, которая не прядала бы ушами, когда я на нее сажусь, нет такой собаки, которая не поджимала бы хвост при моем появлении. Еще не родился такой мустанг на Кьен-Сабе, который мог бы меня сбросить, или пес, который посмел бы на меня ощериться. Я пинаю ирландского сеттера всякий раз, как он попадается мне на глаза, но не знаю, как бы я поступал, если бы он так передо мной не пресмыкался, а приветливо вилял хвостом при виде меня. А сводится это вот к чему, мне хотелось бы, чтобы вы, так сказать, прочувствовали, что я — ваш настоящий друг, и за это ценили бы меня.

Пламя в висевшей на стене лампе, недалеко от которой стояла Хилма, вытянулось вверх тоненьким язычком и начало коптить. Хилма подошла, приподнялась на цыпочки и привернула фитиль. Когда она протянула руку к лампе, Энникстер заметил, что мрачное, багровое пламя бросило теплый ласкающий отсвет на ее гладкую, округлую руку.

— Вы меня поняли? — спросил он.

— Ну, конечно, — ответила она, обернувшись к нему. — Вы хотите быть мне другом, и я вам за это чрезвычайно благодарна. Правда, я так не думала, когда вы вздумали меня поцеловать. Но теперь, когда вы мне все объяснили, мне кажется, что ничего особенно плохого в этом не было. Видите ли, мы с вами люди разные. Я предпочитаю, чтоб меня все любили и чтоб сама я всех любила. Так жить куда приятней. Вы, может, мне не поверите, но стоит только попробовать — и вы сами убедитесь. Так приятно, когда ко всем хорошо относишься и знаешь, что люди к тебе тоже хорошо относятся. Ко мне всегда все хорошо относились. Мама и папа, это само собой разумеется, и конюх Билли, и португалец Монталегре, десятник, и даже повар-китаец, и мистер Дилани — только жаль, он уехал, — и миссис Вакка, и ее маленький…

— Дилани, говорите? — вскинулся Энникстер. — Вы с ним, кажется, дружбу водили?

— Да, — ответила она. — Он тоже хорошо ко мне относился. Очень! Летом он каждый день ездил в цветочное хозяйство по соседству с миссией и привозил мне оттуда целые охапки цветов, да таких красивых! А я в шутку расплачивалась за них долларами, которые вырезала из куска сыра. Это так смешно было. Да, мы с ним были большими друзьями.

— Вот еще одна лампа коптит! — буркнул Энникстер. — Приверните фитиль, пожалуйста… и доглядите, чтоб здесь пол подмели. Смотрите, он весь хвоей засыпан. А у меня еще дел выше головы. Ну, пока!

— До свиданья, сэр.

Он вернулся в дом взбешенный, с пылающим лицом, со стиснутыми зубами.

— Ага, — бормотал он про себя. — Значит, Дилани? Черт возьми, эта девушка еще будет моей! Я покажу этому ковбою! У кого, интересно, она работает? Кто ее хозяин, я или он? Я ей покажу, а заодно и Дилани. Это проще простого — и тогда уж пускай берет ее себе… если захочет… после меня.