Спрут

Энникстер стал в воротах громадного амбара и огляделся по сторонам, одинокий, задумчивый. Амбар был пуст. Удивительный вечер завершился. Калейдоскоп людей и предметов, толпа танцующих, Дилани, перестрелка, Хилма Три, ее взгляд, устремленный на него с немым признанием, шумное сборище в сбруйной, сообщение относительно переоценки земли, неистовый взрыв гнева, поспешная организация Союза — все это беспорядочно кружилось у него в голове. Однако он очень устал. Ничего, можно будет обдумать все это завтра утром. Дождь разыгрался не на шутку. Он сунул список во внутренний карман, набросил мешок на голову и на плечи и зашагал к дому.

А в сбруйной, при ослепительном свете ламп и фонарей, среди опрокинутых стульев, разлитого вина, сигарных окурков и битого стекла все еще сидели Ванами и Пресли и все говорили и говорили. Наконец они поднялись, вышли в помещение, где еще недавно танцевали, и на минуту задержались там.

Конюх Билли ходил вдоль стен и педантично гасил лампы одну за другой. Огромный амбар постепенно погружался во мрак. По крыше барабанил дождь, из желобов лилась вода. Пол был усыпан хвоей, апельсиновыми корками, обрывками органди и кисеи, да клочками гофрированной бумаги от «фригийских колпаков» и всевозможных «шапочек». Чалая кобыла, дремавшая в стойле, с глубоким вздохом переступила с ноги на ногу. От ее шкуры, задубевшей на спине и на боках, шел крепкий аммиачный запах, смешивавшийся с ароматами духов и увядших цветов.

Пресли и Ванами стояли, разглядывая опустевший амбар. Потом Пресли сказал:

— Ну… что ты скажешь по этому поводу?

— Что скажу? — ответил Ванами, медленно роняя слова. — Скажу, что в Брюсселе в канун битвы при Ватерлоо тоже был бал.

КНИГА ВТОРАЯ I

Дело происходило ранней весной. Сидя утром в своем кабинете в Сан-Франциско за массивным резным письменным столом полированного красного дерева, Лаймен Деррик диктовал стенографистке письма. Диктовал негромко, не повышая и не понижая голоса; предложение следовало за предложением — правильно построенные, ясные по смыслу, деловые:

«Настоящим имею часть подтвердить получение вашего письма от 14-го числа сего месяца и в ответ сообщаю…»

«При сем прилагаю чек на Ново-Орлеанский банк, который следует использовать согласно существующей между нами договоренности…»

«В ответ на ваше письмо за № 1107 касательно иска города и округа Сан-Франциско к транспортной компании „Эксельсиор“ сообщаю…»

Голос его звучал ровно, сухо, невыразительно. Диктуя, он чуть покачивался взад и вперед в кожаном вращающемся кресле, положив руки на подлокотники, уставившись выпуклыми глазами на календарь, висевший на противоположной стене. Подыскивая нужное слово, он останавливался и напряженно помаргивал.

— Пока что все! — сказал он наконец.

Стенографистка молча поднялась и, сунув карандаш в узел волос на затылке, бесшумно вышла из кабинета, осторожно притворив за собой дверь.

Когда она ушла, Лаймен встал и потянулся, тремя пальцами прикрыв зевок. Он прошелся взад и вперед по кабинету, в который раз с удовольствием оглядывая с большим вкусом обставленное помещение: пушистый красный ковер, обои тускло-оливкового цвета, на стенах несколько прекрасных гравюр, портреты американских государственных деятелей и деятелей юстиции, великолепно исполненная цветная литография «Большой каньон реки Колорадо», глубокие кожаные кресла, огромный, набитый книгами шкаф, на котором стояли бюст Джеймса Лика, и огромный зеленоватый глобус, корзинка для бумаг из разноцветной соломки работы индейцев племени навахо, массивная серебряная чернильница на столе, замысловатый шкафчик для писем и бумаг со всякими хитроумными приспособлениями и ряды полок, уставленных запертыми жестяными ящичками, внушающими почтение своим солидным видом и наклейками, на которых были указаны имена клиентов и содержание дел, или описание принадлежащего кому-то недвижимого имущества.

Лаймену было за тридцать. Он похож на мать, не то что его брат Хэррен, — только гораздо смуглее ее; глаза больше и темнее, чем у Энни Деррик, и навыкате, что придавало его лицу странное выражение, немного загадочное и останавливающее внимание. Волосы черные, усы небольшие, аккуратно подстриженные, с торчащими кверху острыми кончиками, которые он то и дело подправлял большим пальцем, отставляя мизинец. Перед этим он всякий раз делал незаметное движение рукой, высвобождая из-под рукава манжету, — жест этот вошел у него в привычку.

Одевался он весьма элегантно. Безукоризненная складка на брюках, алая роза в петлице, лакированные туфли, визитка прекрасного черного шевиота, двубортный коверкотовый жилет табачного цвета с жемчужными пуговицами; на шее черный тяжелого шелка шарф, заколотый золотой булавкой с опалом и четырьмя крохотными брильянтиками.

В кабинете было два больших окна с зеркальными стеклами. Остановившись у одного из них, Лаймен вынул сигарету из чуть выгнутого серебряного с чернью портсигара, закурил и посмотрел вниз, с интересом наблюдая за тем, что происходит на улице, решив, что можно и побездельничать минутку.