Справедливость для всех, т.I "Восемь самураев"

«Документ, который обычно именуют „Планом Курцио“ (и который, разумеется, никогда так не назывался), увы, история не сохранила. Что, в общем, неудивительно, принимая во внимание, какие события развернулись буквально через считанные месяцы после его презентации императору Оттовио Доблестному. И в сколь плачевное состояние пришли имперские архивы по мере того как Война Гнева распространялась по континенту. Однако у нас достаточно косвенных свидетельств, включая заметки в дневнике Биэль аусф Вартенслебен, чтобы реконструировать основные положения этого документа. И, надо сказать, эта реконструкция оставляет весьма странное впечатление. План Курцио абсолютно противоречит всей этике и ценностям человека той эпохи, тем более дворянина, даже с учетом крайне специфических по континентальным меркам воззрений Алеинсэ. Противоречит настолько, что саму идею документа неоднократно объявляли безыскусной подделкой, результатом плохой умственной работы фальсификаторов нового времени…»

— Я могла бы подсказать тебе верные слова, чтобы достучаться до них. А также указать, чего писать не стоит.

— Возможно, — повторил шпион. — Но в таком случае это был бы уже совсем иной… — он помолчал, будто в затруднении, как следует назвать свою работу. Передумал и сказал иное. — На его страницах были бы начертаны уже другие мысли. Приглаженные и… чужие. А я хотел, чтобы совет ознакомился с первоисточником. Без прикрас, умолчаний и красивых оборотов, за которыми лишь пустота.

— Ты ведь не ждал, что план будет принят? — она сделала шаг вроде бы в направлении Курцио, и в то же время чуть в сторону.

— Я надеялся, что он будет верно истолкован и принят. Хотя предполагал, что возможен иной исход.

Они перебрасывались аккуратными, обтекаемыми словами, как намыленным стеклом, с предельной осторожностью, понимая — достаточно одного жеста, неверного слова, и что-то непременно окажется разбито, необратимо разрушено.

«Его составитель начинает с констатации очевидного кризиса, в который сваливается Третья Империя. Обширный блок, расписывающий природные невзгоды и 'пять лет тощих», завершается утверждением того, что если Пантократор, Двое или сам Ювелир не явят чуда, шестой неурожай подряд со всей неизбежностью добьет сельское хозяйство Империи, то есть основу ее существования.

Автор выстраивает очевидную цепь неизбежных последствий: голод — упадок ремесел и торговли — уменьшение налоговых сборов — кризис комплектования войска — падение возможности решать проблемы вооруженной силой — хаос и торжество безвластия.

Много кто в описываемый период развивал эту тему, например, печально известный трактат «О скотской сущности земледельца», ставший первой ступенькой, приведшей к Великой Крестьянской Смуте. Идее того, что в преддверии неизбежного кризиса и упадка традиционные способы контроля территории, а также приведения к порядку вассалов утрачивают эффективность и превращаются в растрату собранных неимоверными трудами ресурсов, посвящали свои работы Клекен Ровийский, Боссо «Деньгоделатель», Гретийон «Странник» и другие значимые умы эпохи. Но именно в «Плане» причинно-следственная связь описана в откровенно-циничной форме со столь же прямым выводом: власть императора [и его сподвижников] в смутное время будет держаться уже не на традициях и маневрировании «хлебным резервом», а на «проекции насилия». И возможность этой проекции имперский административно-финансовый аппарат на горизонте, по крайней мере, десятилетия будет лишь терять. Далее «король шпионов» резюмирует: наступающий год станет пиком сбора податей и военной силы императора Оттовио. Это «изумрудные месяцы», которые более не повторятся и потратить их следует с максимальной выгодой, с полным вложением в долгосрочный результат, памятуя, что этот ресурс одноразов и невосполним в прежнем объеме. И, представив читателям фундамент, Курцио Монвузен переходит к предлагаемому решению. Вот здесь-то начинается самое интересное…'

Биэль шагнула еще раз и оказалась сбоку от Монвузена, будто галера, заходящая на абордаж с кормы.