Справедливость для всех, т.I "Восемь самураев"

— Все подумают, что махинация какая-то, — дополнила Гамилла.

— Ну да, — не стала спорить Хель. — Но как мы отличаем дворянина от прочих людей? — и сама же ответила на собственный вопрос. — Как он себя называет, как говорит и как поступает. Артиго, во что его ни одень, выглядит как вельможа. Этого не скрыть. Значит надо выкрутить фитиль до упора и пусть он кажется человеком, который имеет право на все, что угодно.

— Мне нет нужды казаться, — Артиго не был рассержен, он скорее походил на человека, разъясняющего заблудшим вселенских размеров недоразумение. Подбородок надменно задрался чуть ли не к солнцу, а слова юный Готдуа чеканил с истинно аристократической манерой, которую невозможно подделать. Со стороны это могло бы показаться забавным — ребенок с речами взрослого, умудренного мужа. Однако не казалось — благодаря абсолютной, несокрушимой уверенности мальчика в сказанном.

— Сломанные Ветви и Две Щуки числились знатнейшими из знатных уже во времена когда Старая Империя была юной, — провозгласил он.

— Вот, — со значением подняла указательный палец Хель. — Обратим изъян в достоинство.

Какое-то время слышался лишь топот подошв на дороге. Общественность думала. На первый взгляд предложение Хель казалось бредовым, на второй — тем более. Однако…

— Ну-у-у… — кисло протянул Бьярн и вдруг продолжил голосом заправского скубента из столичного университета. — За неимением более лучших предложений…

Обычно невыразительное лицо маленького императора сейчас играло множеством оттенков разных эмоций, исчерпывающе показывая, что думает относительно странствий под «левым флагом» юный аристократ, воспитанный в исключительности своей фамилии. Гамилла, как представительница славного рода, также не пылала восторгом.

И опять же — однако…

Как она изменилась, подумал Гаваль, едва ли не с ужасом глянув краем глаза на Хель-Хелинду. Пялиться в открытую на рыжеволосую лекарку он избегал, словно мог привадить безрассудным вниманием потустороннюю жуть. Как изменилась…

Дылда, обладающая волосами огненно-медного цвета с первого дня знакомства (кажется, будто вчера сердобольные путешественники подобрали замерзающего юношу под зловещим светом кометы) производила впечатление мрачноватой буки, желающей никак и ничем не выделяться. Не имело значения, ухаживала она за Артиго, кого-нибудь врачевала или готовила очередную пьесу — на красивом, но мрачноватом лице неизменно читалось явственное «отвалите от меня и забудьте». Теперь же… Хель казалась Гавалю персонажем какой-то древней баллады. Этаким рыцарем старого устава, который давно ушел на покой и не желает возвращаться к суетному, однако призван вершить замечательные дела, и выполняет долг без восторга, но с холодной целеустремленностью.

Взять и с легкостью отринуть вековые устои, как заплесневелый пергамент, изъеденный мышами, как долговые расписки, по которым никто не собирается платить. Будто стародавние традиции обладают весом бесплотного воздуха и стоят меньше чернил из разведенной на моче сажи.

Интересно, мне одному она кажется стрелой? — подумал юноша. Убийственный снаряд, что уже сорвался с тетивы, мчится неведомо куда и горе той цели, в которую она стремится.

Откуда-то, словно божественное откровение, без подводок и предыстории явилась оглушающе простая и кристально чистая мысль: «она погубит нас». Безумные идеи Хель принесут лишь бедствия и погибель всем, кому не повезет оказаться рядом в какой-нибудь заранее исчисленный и определенный Господом несчастливый момент.

«Эта женщина погубит нас всех…»

Гавалю время от времени остро хотелось бросить все и сбежать, куда глаза глядят. В любую из восьми сторон огромного мира, петляя и путая следы, чтобы не осталось даже памяти о том, как он много месяцев странствовал бок о бок с этими безумцами. Однако следует признать, никогда желание смазать пятки еще не было столь сильным. Менестрель уже забыл, как восхищался удивительными словами Хель насчет справедливости для каждого. Как затлел чудесный огонек в душе от величия замысла. Гаваль со всей искренностью не помнил охвативший его суеверный восторг от обещаний Артиго. Теперь сбитые ноги в истоптанных башмаках чесались и зудели, сами собой притопывая, готовясь рвануть куда глаза глядят. И момент был очень хороший — вся поклажа на себе, часть общественных сухарей гремит в сумке на плече. Гаваль был уверен, что никто за ним гнаться не станет, а стрелять в спину теперь, после того как Гамилла уничтожила свое оружие, нечем.

Отличный момент…

Затем, как обычно, пришло понимание того, какие ужасы поджидают одинокого странника здесь, недалеко от границы двух королевств, которая уже превращалась в ничейную землю войны без правил и закона. Да еще близ «дороги наемников», что издавна соединяет крайние восток и запад.

Они безумцы и кровопийцы, чьи души полны греховных побуждений и лишены благодати. Они желают странного и невозможного. Но… эти сумасшедшие кормят, защищают и не обижают музыканта. Точнее обижают, однако теперь злоязычие и за обиду не считается. Не бьют — уже великое благо.