Справедливость для всех, т.I "Восемь самураев"

Шипя сквозь прореженные зубы, налетчик вскочил, подбрасывая топор за петлю, перехватил оружие за рукоять. Если бы «живодер» ударил сразу, он, скорее всего, успел бы забрать юношу вместе с собой, но убийца не смог удержаться от момента злого торжества, радости от перспектив очередного учительства. И потому опоздал.

Хлопнула дверь, Раньян ступил внутрь, ощутимо хромая и кривясь на один бок. Он вновь потерял много крови, устал, любое движение отзывалось приступом боли в каждом члене, но глаза Чумы горели поистине дьявольским огнем, а с длинной сабли падали черные капли. Раньян мгновенно увидел и оценил все, что требовалось.

В два быстрых шага он пересек едва ли не пол-комнаты, оказавшись рядом с «живодером». Следует отдать бандиту должное, тот среагировал как опытный воин, привычно заслоняясь щитом, но Раньян был сильнее и быстрее, как северный медведь против оленя. Бретер ударил врага плечом прямо в круглый щит, не заботясь о вражьем топоре, очевидно рассудив, что для хорошего удара слишком близко, а от слабого, нехорошего защитят ватник, а также милость Господня. Бандит удержался на ногах, однако зашатался, взмахнув руками, отступил и споткнулся о руку травницы. Со стороны казалось, что мертвая девушка схватила убийцу за ногу, и «живодер» потерял целое мгновение. На этом его жизнь и завершилась. Королевский подарок с легчайшим свистом описал дугу, размазавшись красной полосой в отраженном свете очага. Клинок прошел через руку с топором, вскинутую в судорожной попытке защититься, а затем и шею «живодера», как сквозь невесомый дым, на палец выше кольчужного воротника и ниже полей железного шлема. Бандит умер мгновенно, последний выдох рванулся из легких уже через обрубок шеи, вместе с фонтаном крови, мертвое тело завалилось назад, словно мешок с брюквой.

Раньян окинул комнату острым взглядом, тихонько выдохнул, чувствуя, как пронзительно колет под ребрами.

Отсеченная рука попала в очаг и ватный рукав задымился, воняя жжеными тряпками. При виде мертвой девушки, а также раненого Гаваля, на лице бретера промелькнуло грустное понимание и что-то вроде скупого одобрения. Чума пинком толкнул упавший топор к менестрелю с двумя лишь словами:

— Трофей. Заслужил.

Вскинув голову, как воющая на луну гиена-хобист, бретер вслушался в шум схватки, которая, судя по всему, была далека от завершения. Кто-то, вроде бы искупитель Бьярн, вопил «отжимайте их назад!», проклятия сыпались, как из бездонного короба, но все перекрывал трубный рев барона Дьедонне «Порешу к херам свинячьим!!!»

Раньян махнул клинком, стряхивая кровь, отрывисто приказал, не заботясь особо, слышит ли Гаваль, понимает ли сказанное:

— Ты отвоевался. Лежи и молись. И лицо перевяжи.

Вновь стукнула незапертая дверь, и холодный ветер завыл по-волчьи, неся снежинки в комнату, забрызганную кровью трех человек. Бретер ушел, чтобы сражаться дальше. Гаваль остался, ползая на полу, будто высеченный лопатой червяк. Юноша ослеп от боли, а также крови, залившей единственный глаз. Извиваясь и стеная, он уперся во что-то теплое, задрожал, думая, что настал все же смертный час, но тут худые тонкие руки, похожие на лягушачьи лапки, обхватили музыканта с неженской силой. Бабуля, несмотря на сильные ожоги, крепко прижала к себе юношу, как малого ребенка, тот же вцепился в старушку, будто сын, что ищет прибежища в самом светлом, самом чистом, что есть на свете — материнской любви.

Два человека не знали друг друга, происходя из разных миров, но сейчас обнялись, как родственники, плача в неизбывном горе. Слезы катились по лицу Гаваля, промывая дорожки в кровавой грязи, менестрель оплакивал конец жизни, отчетливо — несмотря на ужасающую боль! — понимая… Понимая, что, скорее всего, переживет эту ночь, однако выйдет из дома, держа в руках мертвое тело девчонки с веснушками. Травницы, которой он обещал чудо, и слово не сдержал. Женщины, которая могла бы стать матерью его дитя, однако искра новой жизни погасла безвозвратно.

Что под холодный свет зимнего солнца выйдет совсем другой человек, и потерянный глаз — самое меньшее из отличий «того» и «этого».

Что цена, уплаченная за преображение, оказалась слишком высока и останется таковой навсегда, до последнего вздоха человека, поддавшегося страху.

Так завершилась земная жизнь не особо удачливого менестреля, и началась жизнь того, кто останется в летописях Поэтом Ненависти… Но это уже другая история.

Артиго нажал на рычаг, подрессоренный обмоткой из жил, стрелка полетела вперед, бессильно ударившись в нагрудник бетьяра. И тот, наконец, обратил внимание на мальчишку с самострелом. Елена прислонилась спиной к дому, проморгалась и осознала угрожающую диспозицию, однако мысль торопилась впереди дрожащих рук и ног. Женщина понимала, что всадник сейчас уложит ее или Артиго, но, казалось, легче пинком сдвинуть континент, чем сделать пару шагов. И все же она попыталась.