Мальцев и думать забыл про Артёмчика, хотя с тех пор, как вернулся в Раутаою, постоянно видел его по пути в школу. Улыбаясь во весь рот, полный тёмных неровных зубов, юродивый подходил на шаг-другой, потряхивал банкой для подаяний и мяукал: «Привет». Мальцев ходил одной дорогой сотни, тысячи раз, его волосы седели, спина сутулилась, глаза теряли блеск, а Артёмчик оставался юным: рассеянный ребёнок, заблудившийся в теле взрослого.
Перед рассветом его замёрзшее тело нашли на обочине. Мальцев видел отъезжающую «скорую», когда шёл на работу. Сейчас его воображение дорисовало картину: лицо несчастного утонуло в сугробе, а черногубый рот набит снегом. Подле — опрокинутое ведёрко с заиндевелой, нетронутой мелочью.
— Бедненький. — Вера покачала головой. — Когда я проходила мимо, он всегда говорил: «Ты красивая». Теперь уж не скажет. Господи, господи…
«Что говорил он мне в последний раз? — подумал Мальцев. — «Ты красивый»? Вряд ли. Что-то…»
Что-то про ту ель, которую водрузили на площади у парка. Учитель прикрыл глаза, вспоминая.
Учительница тем временем погрузилась в меланхолию.
— Артёмчик любил праздники. Как Новый год, он вокруг ёлки пляшет, смеётся… Забрал Боженька под праздники и прямо в рай.
— Говорят, морозы усилятся, — невпопад заметил Мальцев и поправился: — Вы прям приуныли. Вспомните вашу бабушку: сами создавайте себе новогоднее настроение.
— Вот и вы дома не сидите. Приходите к парку, ёлка у нас в этом году — красавица. Воронов расстарался. Мне рассказывали… — Она понизила голос. — Не из лесхоза он её подтянул.
— А откуда? — спросил Мальцев приличия ради.
— Пожары были с лета до осени, помните?
— А то. Аж финнов прокоптили.
— Вот эту ёлочку как горелую и списали.
— Ловкач этот Воронов, — покачал головой Мальцев. — Куда мы катимся?
— Ну раз уж так случилось… Приходите, в общем!
— Поживём-увидим, — уклонился Мальцев. Разумеется, никуда он не пойдёт. В новогоднюю ночь его ждала шахматная партия с самим собой, поминальные сто грамм и воспоминания. Фотография Карины в изрезанных морщинами ладонях и безмолвные слёзы, которые можно не скрывать.
И которые никого не касались.
— Ну как вы вешаете? — проворчал он запутавшейся в «дождике» Вере. — Смотреть больно. Дайте я уж.
По коридору прокатился топоток быстрых ножек и в учительскую влетела Лада.
— Андрей Захарович пойдёт на ёлку! — порадовала её мать. Мальцев скрипнул зубами: только с пистолетом у затылка.
— Ура! — подпрыгнула Лада. Покопалась в кармане и выудила мандарин. — Угощайтесь, дядь Андрей.
Мальцев принял подарок. Мандарин был солнечным, нагретым. Как в далёком детстве, Мальцев поднёс жаркий плод к лицу и вдохнул сладко-горький аромат.
Запах праздника, столь же горько им ненавидимого.
— Спасибо, милая, — сказал Мальцев, надеясь, что никто не заметил, как дрогнул голос.
***
Они закончили украшать кабинет в девятом часу. Мальцев не стал дожидаться, когда Вера с Ладой оденутся, распрощался и спустился в утонувший в густых тенях безлюдный холл. За порогом школы опять вспомнил про Артёмчика. Выйти наружу — как космонавту очутиться в космосе, чёрном и мёртвом. Стужа не замедлила вцепиться в лицо шершавой пятернёй, сграбастала за грудки, устремилась под шарф. Воздух пах сталью. Отсюда, со школьного крыльца, Мальцев мог видеть поворот, где нашли несчастного побирушку. Прошлой ночью ударил мороз в двадцать градусов, и, если верить синоптикам, сегодня Раутаою ждало повторение.
У Мальцева не было причин им не верить. Клубы пара, которые он выдыхал, казались твёрдыми. Они плыли в ночи искрящимся инеем.
«Не ходи на ёлку», — увещевал Артёмчик.