Спич

Евгений Евгеньевич часто столовался вне дома, потому что и в новой богатой квартире, кроме случаев торжественных, всегда было шаром покати: Павел, который теперь вел образ жизни исключительно домашний, готовить не умел. И учиться никак не хотел. И в магазин его было не пропереть. Но с собой в рестораны, как правило, Евгений Евгеньевич его не брал. Не брал потому, что чаще всего обедал не один, но с редакторшами или коллегами, занимавшими посты, а Паоло взял манеру чуть не доглядишь — напиваться: ему и нужна-то была одна рюмка, как коту капля валерьянки. Так и питался дома колбасой, кефиром да камамбером — по-холостяцки. Точнее, по кошачьи.

Чтобы не слишком отвлекаться от основной линии, скажу здесь только, что именно в те дальние годы в Текстильщиках в жизни Евгения Евгеньевича появился Ипполит. Дело было так: они с Паоло в Эрмитаже остановились в Шатровом зале, у малых голландцев, и где-то между ван Рейсдалом и ван Остаде, на фоне крестьянских домиков в дюнах, столкнулись с Ним.

Евгению Евгеньевичу, помнится, прежде другого бросилось тогда в глаза даже не красивое томное лицо, даже не серые воспаленные, будто всегда заплаканные, глаза, но отчего-то черный приталенный кардиган с разлетающимися длинными полами, сверху застегнутый как глухой сюртук. Ипполит оказался научным сотрудником Эрмитажа, диссертация по флорентийскому Кватроченто, по Мазаччо — быть может, потому, что и сам близился тогда к двадцати семи. Он раскланялся с Паоло, обернулся к Евгению Евгеньевичу и чуть небрежно, но, не заступая, конечно, границы вежливости а ведь мы с вами однажды виделись. И добавил на лекции у Люмьера, я как-то заглядывал, когда был в столице… В столице прозвучало по-питерски саркастично. И Евгений Евгеньевич долго еще ума не мог приложить, как же это он не заметил в свое время такого прекрасного Ипполита.

Потом был долгий роман с взаимными метаниями между двумя столицами, с ревностью, слезами, страстями, разлуками и письмами, извещавшими, что на этот раз все окончательно кончено, кончено. И со следовавшимиза этими разрывами новыми непременными приступами страсти. Дело кончилось тем, что Ипполит женился, потому что хотел ребенка. Причем женился на подружке Евгения Евгеньевича, дочери одного театрального режиссера, которая некогда в ресторане ВТО увязалась за Женечкиной компанией, осела у него в доме, сдружилась с Паоло, и которую позже Ипполит именно в доме своего друга сердца и подцепил. Или она его подцепила, второе точнее. На первых порах она принялась бешено ревновать одного к другому, и даже, когда уже вышла за Ипполита замуж и перебралась в Питер, аккуратно бегала топиться в Фонтанке, однажды и правда бросилась, извлекали с помощью катера. Почему в Фонтанке — неизвестно, Нева была ближе.

Черед года полтора она родила Ипполиту сына, и тот охладел к Женечке, охладел и остыл. Это был удар, спазм, паралич, но прошло время, боль отошла, они — с немалыми усилиями со стороны Женечки — сделались товарищами. И позже в Питере Евгений Евгеньевич подчас останавливался у Ипполита и коварной бывшей своей подруги в одной из трех их комнат в кромешной коммуналке, но с дивным видом на площадь Исаакия, на знаменитый Дом со львами Монферрана…

Менялась погода на дворе, причем в лучшую сторону, Евгений Евгеньевич стал выезжать. И как-то незаметно объездил полмира, пока Паоло дежурил в квартире, у того и иностранного паспорта-то не было. Полюбил осень в Амстердаме, когда становилось поменьше американцев, где вот беда, недавно сократили улицу красных фонарей; наизусть выучил Прадо и галерею Уффици, знал что где — что в собрании принцессы Хуаны Португальской, а что у королевы Виктории с принцем Альбертом; Монако не любил — людно и нервно, страшно смотреть на бледные лица проигравшихся потертых леопардов и поживших пантер — лица будущих самоубийц, но иногда заглядывал в Сан-Тропе; на Патмосе они с Ипполитом в гостях, так сказать, у старика Иоанна, чувствовали себя дома. Совершили круиз по батюшке по Рейну, как выразился Ипполит, читали друг другу:

Глядели женщины, обрыв заполонив,
На май, на дивный май, что плыл по Рейну в лодке.
Но лодка уплыла, печалуйтесь красотки,
И кто довел до слез толпу плакучих ив…