Спич

Но не сразу предложил сесть. Еще раз оглядел его и произнес фразу, которую Женечка, а потом Евгений Евгеньевич, усвоил на всю жизнь, как Отче наш. Он сказал:

— Следует чураться любых внешних знаков своей принадлежности, мы не должны ощущать себя отдельным народом. К тому же, непозволительно и безвкусно превращать частное дело в общее дело.

Тут Женечка, не ожидавший такой выволочки, покраснел как гвоздика и завял. Ну-ну, будет вам, а за цветы спасибо, я люблю цветы…

Хозяин оставил его одного, и Женечка взялся озираться. В шведском шкафу до потолка мерцали за стеклом корешки книг, все французские, отдельно стояли томики поэзии. Люсьен незаметно вошел, поставил что-то на стол, сказал полушутя Толстой у меня в спальне, а Пушкин в голове, и опять удалился. Женечка продолжал осваиваться. Нигде не было ни одной, что называется, вещички. Обок шкафа стоял ломберный столик с наборной столешницей, но это не походило на экспонат выставки антиквариата, самая обиходная привычная вещь. У стены напротив стояло бюро красного дерева с круглой крышкой, кажется, бидермайер. Назвать это мелкобуржуазной обстановкой было никак нельзя, но и интеллигентского, как бы намеренно артистического, неряшливого на самом деле, беспорядка и духа не было: ни одной как бы небрежно забытой вещи, все строго, аккуратно, опрятно. И не было ничего, что сразу говорило бы о хозяйском характере, мол, вот таков я, и таковы мои вкусы: интерьер был закрыт для поспешных оценок. На той же стене, у которой стояло бюро, над топчаном ассиметрично висели три гравюры, в строгих рамках и под стеклом. Одна — старый офорт с перспективой Невского проспекта конца восемнадцатого века, с водой и кораблями, с французскими и русскими надписями, вещь букинистическая и редкая. Вторая была несомненный Калло, и сердце гостя прыгнуло от радости, будто гравюру эту ему подарили, неужели подлинник; третью было плохо видно, стекло отсвечивало, это был офорт то ли с Фрагонара, то ли с Буше. Какой контраст с незабываемым подвалом: какая манерность там, какая здесь благородная строгость. Женечка оглянулся, увидел на круглом столе вазочку с печеньем. Пригляделся — песочное, с тмином, вот, одно только печенье, больше ничего общего…

21

Этот вечер отпечатался в памяти Евгений Евгеньевича до мелочей. До 120 дней Содома дело как-то не дошло, Женечка лишь повертел в руках коробочку с кассетой, потом посмотрите, сказал Люмьер, я предоставлю вам такую возможность, но поверьте на слово — это не шедевр.

— Я пригласил вас, чтобы обсудить вашу будущность, — сказал Люмьер, усадив Женечку за стол, покрытый простой, без рисунка, синей скатертью. Женечкины гвоздики в железном восточном кувшине синей и желтой глазурью по бокам стояли между ними, и кроме гвоздик и вазочки с печеньем на столе не было ничего.

Люмьер кутался в толстую домашнюю вязаную кофту, и было впечатление, что его знобит, как всякого человека, только что вернувшегося с юга на наш вредный север.

— Я вижу, — сказал он, чуть покашливая, — вам скучно.

— Нет, что вы, — поспешил Женечка.

— Скучно в нашем заведении, вы ушли уже далеко вперед. Что я могу вам предложить: вам необходимо окончить ваш третий курс и потом сдать специальность вперед. Я согласовал с деканатом, что, начиная со второго семестра третьего курса, вы будете иногда подменять меня и вести мой семинар. Ну, а там мы поговорим и об аспирантуре…

Женечка никогда не был тщеславен, а свое интеллектуальное первенство перед другими просто-напросто воспринимал как данность. Но сейчас он не смог сдержать радости. Впрочем, нечаянная мысль, как сегодня же вечером он похвастается Паоло, и как огорошен будет отец, вспыхнув, тут же погасла. Комкая в потных руках шелковый шарф, который он украдкой сдернул с шеи, заикаясь, Женечка произнес:

— Вы думаете, я справлюсь?

Глупость, конечно, но что еще можно было бы сказать на Женечкином месте.

Люмьер внимательно и чуть насмешливо смотрел на него: да вы и сами в этом уверены. И Женечка не нашелся, что возразить. На том аудиенция и была закончена, даже до чая не дошло: к чему тогда было печенье. И Женечка, выйдя из квартиры Люмьера, остался в полном недоумении: что означало это странное приглашение. И зачем был нужен этот его мимолетный визит. Люмьер все то же самое мог сказать Женечке и на кафедре, в своем кабинете. Впрочем, скорее всего профессор избегал в институте оставаться с молодыми студентами наедине.