Спящий

— Интересный опыт. Новые знакомства. Неплохие деньги. Опять же, с частными выступлениями сейчас не все так замечательно, как раньше.

— Почему же? — удивился я. — Разве ценители изящной словесности еще не вернулись в столицу с курортов?

— Вернулись, конечно! Театральный сезон давно открыт, — подтвердил Альберт Брандт и запустил в шевелюру длинные тонкие пальцы. — Дело в механистах. Эта публика повадилась срывать выступления с участием сиятельных. В Императорский театр им ходу нет, но частная охрана с ними просто не связывается. Поговаривают, в столице завелась боевая ячейка механистов, но пока все нападения на сиятельных полиция списывает на акции анархистов.

Известие это неприятно царапнуло меня своей неправильностью, и я уточнил:

— Это из-за смерти императрицы?

— Да, старушка быстро прижала бы всех к ногтю, — кивнул поэт. — А герцог Логрин — слишком большой политик для решительных действий. Он апологет компромиссов, пытается со всеми договориться. Впрочем, он и регентом стал лишь благодаря компромиссам. И поговаривают, обеспечившая ему большинство голосов в императорском совете коалиция может развалиться в любой момент, если уже не развалилась.

— Все это лишком сложно для меня, — вздохнул я.

Станет выздоровление кронпринцессы Анны благом для империи или приведет к еще большему росту напряженности, я не знал, да и не особо задумывался на этот счет. В любом случае сейчас от меня уже ничего не зависело. Я сумел вернуть к жизни Елизавету-Марию, но суккуб располагала собственной силой, требовалось лишь придать ей начальный импульс, запустить маховик. Справиться же с недугом принцессы несравненно сложнее, без утраченного таланта сиятельного тут не обойтись.

Альберт перебрался из кресла на кушетку, разжег кальян и приложился к мундштуку, вырезанному из слоновой кости.

— Но не будем о грустном! — объявил он, выпуская к потолку длинную струю пахучего дыма. — Здоровье моей драгоценной супруги удивительным образом пошло на поправку, и она вовсю кипит энергией и фонтанирует новыми идеями!

Я с интересом посмотрел на поэта.

— Что я пропустил?

— Ты? Ничего, — рассмеялся Альберт. — Разговор был тет-а-тет. За закрытыми дверями. И знаешь, что заявила моя благоверная в кульминационный момент нашей… э-э-э… беседы?

— Откуда же?

— Она хочет летать!

— Что, прости? — решил я, будто ослышался.

— Ее манит небо, — объявил Брандт. — Небо, Лео! Аэропланы! Дирижабли, сказала она, для скучных стариков!

— Последствия горячки, не иначе. Пройдет.

— Вот уж сомневаюсь. Если ей что-то втемяшится в голову, она не отступится.

— Но аэроплан? Женщина-пилот? Вздор!

Альберт рассмеялся.

— Ты еще не видел ее новую прическу! Вот уж будет фурор, когда она покажется на публике! — Он приложился к мундштуку кальяна, затянулся, выдохнул и рассудительно произнес: — Но в свете премьеры моей постановки небольшой скандал не повредит. Стоит добавить, знаешь ли, перчинки…

— Не обожгись, — предупредил я.

— Советуешь с высоты своего жизненного опыта? — развеселился поэт. — Лео, уже одиннадцатый час, позволь нескромный вопрос, почему ты до сих пор не отправился в кровать? Какое обстоятельство омрачило встречу двух любящих сердец?

— Не могу подняться на ноги, — спокойно ответил я.

— Вы поругались, и теперь ты полагаешь, что Лилиана заперла дверь спальни изнутри? Опасаешься постучать и не дождаться ответа?

Я мрачно посмотрел на приятеля, потом с тяжелым вздохом признал:

— Так и есть.

— И ты собираешься провести здесь всю ночь в надежде, что тебя простят и позовут в постель?

— Да.

— Пора повзрослеть, Лео, — покачал головой Альберт Брандт. — Надо учиться выстраивать отношения. Иди и попроси прощения. Не важно, за что, не важно, кто виноват. Просто сделай первый шаг. Это кресло от тебя никуда не убежит.

Я только вздохнул и сильнее укутался в халат. Меня бил озноб.

— Боишься? — раскусил меня поэт.

Ответа на этот вопрос я не знал.

Боялся я разрушить свои отношения с Лили и причинить ей боль?

Боялся — да, но как-то уже по привычке, без былой остроты. Нет, Лилиана привлекала меня ничуть не меньше прежнего, просто почему-то не получалось и дальше бояться искренне, до вспотевших ладоней, дрожи в коленках и немоты. Я будто наблюдал за происходящим со стороны.

Раньше меня подводили нехватка уверенности в собственных силах и неумение абстрагироваться от происходящего, а теперь я бы и рад был вернуть все обратно, чтобы вновь почувствовать всю полноту жизни, но не мог.

Чертова электротерапия…

— Иди спать, — посоветовал Альберт.

Я с трудом поднялся из кресла, и немедленно накатило головокружение. Ноги стали ватными, в ушах зазвенело, а озноб сменился жаром, на спине выступил пот. Кости и суставы закрутило, мышцы стало рвать болью. И не было ни малейшей уверенности, что смогу протянуть эту ночь без привычной уже инъекции морфия.

— Тебя проводить? — участливо поинтересовался Альберт. — А то ты бледный словно смерть.

— Не надо! Просто ногу отсидел, — криво улыбнулся я, отлип от спинки кресла и направился к выходу из гостиной. — Спокойной ночи!

— Вторая комната после ванной! — подсказал поэт.