Спящие от печати

Сильнейшая математическая травма совсем не мешала потом сертификатору водить машину по пыльным глухим дорогам − без водительских прав, но с огромною скоростью, пренебрегая всяким торможеньем: кочки и ухабы регистрировать вовремя бедный вылеченный ум его был уже не в состоянии. Во всём же прочем был он тих и неспешен, а нуждался в одном-единственном утешении: чтобы время от времени читал над ним Порфирий старенький Требник, хотя бы шепотком.

И колесил тогда Порфирий по всей дикой степи, принимая в лоно матушки-церкви совхозный да колхозный пугливый люд за многие даже сотни километров от Столбцов. Торопился Порфирий очень и тем доволен бывал, что крайне редко партийные люди в посёлках изругивали его самого − мракобесом, религию − опиумом, а стремительную автомобильную избу Порфирия − «газовой камерой» и «душегубкой». Да он ведь и останавливался-то всегда за околицей, не на виду, никого особо не беспокоя. Туда и бежали к нему украдкой целеустремлённые женщины с кричащими младенцами на руках. Степенные мужики вели под руки хворых и недужных − горбатых, трясущихся, хромых и обычных, но помирающих на медленном, спотыкающемся ходу, − и босоногая ребятня толпилась поодаль, глазея на происходящее немо и удивлённо.

Однако, живейший, деятельный тот период оборвался довольно резко − когда к шахтному оцеплению вдруг подкатила на немыслимой скорости странная эта крытая машина с высокой чадящей трубою.

+ + +

Кое-что вспоминал о невероятном том событии и сам Василий Анисимович, давно перешедший из физиков-теоретиков в практики: сначала − не по своей воле, а там уж и по своей. В БамЛаге правда, он валил лес недолго, зато в «шарашке» под Магаданом оставался вольнонаёмным несколько лет кряду и после освобождения. Осторожность его состояла в том, что, вернувшись на прежнее, почти столичное, место службы, рисковал он подвергнуться новому доносу и тогда уж мог угодить в место, подобное страшному Бутугычагу, располагавшемуся от «шарашки» неподалёку. Но, даже удостоверившись окончательно, что время устоялось, возвращаться в прежнюю жизнь предательств и потерь Василий Анисимович не пожелал. Зато, по ходатайству от науки, отправился он без колебаний в степные незнакомые края, где не было отрекшейся от него весёленькой жены и вообще − никого из прежних знакомых, кого бы хотелось ему застрелить при первой же встрече. А был лишь открывшийся недавно спецрудник, добывавший спецруду...

Уже тут прозванный Амнистиевичем, он даже выскочил, будто бы, из степной своей конторы − поглядеть, что за чудака в рясе треплют особисты на проходной, и звонят военному, партийному, а так же церковному начальству, и досматривают машину с усердием. А это рьяный Порфирий решил вдруг попытать счастья на новом направлении − в единый раз, наскоком, окрестить весь уголовный подземный люд. Поблизости проезжал, да уж попутно и тут вознамерился потрудиться, по одному лишь пылкому движению сердца, полагая, что в выходные дни обычного строгого контроля за происходящим на спецруднике − нет.

Но военное начальство, как видно, в буру не играло − ни ночами, ни даже по красным, выходным, праздникам. И кротко доказывал Порфирий, садовая голова, насторожённым людям в погонах, увещевал их с любовью: дескать, тем, преступившим закон, приговорённым к гибели тела, всё равно помирать, а ну как среди них есть и ложно обвинённые, ни за что в подземелье каменном пропадающие? Что же им, оклеветанным, преграждать путь в Царствие Небесное? Тогда как и разбойник уверовавший вошёл в него первым. А риска тут нет, мол, совсем ни малейшего, поскольку донести об этом суровым властям не сможет никто: пожизненный срок такой возможности подземному нынешнему доносчику не оставляет, даже если таковой среди заключённых отыщется. И так-то складно-ладно говорил тогда Порфирий, что объяснение его лилось-катилось, будто по маслу. Однако ж… 

Бо-о-ольшой, говорят, получился скандал. Выпустить-то Порфирия выпустили, да только прежде к церковному начальству повезли, далёко-далеко от Столбцов, и в сопровождении людей в штатском. Тут поперёк власти не пойдёшь, тем более что наладился Порфирий объяснять уж тогда всем и каждому:

− Братцы! Что ж мы как переводим? Точнее ведь будет: «Не власть, если не от Бога, истинные же власти от Бога учреждены»! Поглядите, братцы, сами − на буковки, на словеса святые! «Не власть, аще не от Бога!..» 

И опять твердил, заглядывая в глаза одному да другому, подёргивая за рукав, останавливая:

− От Него − только подлинные! Не всякие власти, значит, братцы, нам указ! Не всякие!..

Прикрикнули тогда на него сановные грамотные люди в клобуках: «Нишкни, строптивец! К политикам с такими речами − ни ногой! Смирению сначала поучись!.. Как достигнешь смирения, как раскаешься до конца, тогда и вернёмся к твоему делу. А пока... Ступай! Смиряйся! Ступай, буеслов...»

+ + +