Спящие от печали (сборник)

– Все подонки умрут раньше нас… – то ли говорит, то ли думает Нюрочка. – Ничего, Саня. Это тьма нас пугает… Зло бывает сильным, когда нет света. Или это свет пропадает от слишком большого зла? Не знаю… Но день настанет, Саня, и доброе оживёт, дурное ослабнет… Наступит скоро день. Морозный! Зима, зима началась, Саня…

Высокие вьюги будут набегать одна за другою, раскачивая небесный свод, пока не опадут совсем. Рано или поздно они превратятся в талую цветную воду… И маленькому Сане исполнится полгода, подсчитывает Нюрочка, загибая пальцы. А там зазеленеет степь вокруг Столбцов. Но как безлюден сейчас холодный пустырь за окном – пуст, безлюден, безмолвен…

В июле все травы выгорят дочиста. Сквозь корявые сухие корневища проглянет обожжённая розовая земля. В такую душную пору люди будут сидеть по домам, как и в лютый мороз; без крайней надобности никто не выйдет за порог жилища. И Саня подрастёт ещё…

А потом вкрадчивая осень проберётся в Столбцы, словно рыжая бездомная кошка. От её проказ городишко станет неряшливым, неприглядным, пока волны злой зимы не примчатся с севера. Но Сане тогда уже пойдёт второй год! Он станет сильнее, крупней и сделает к тому времени первые шаги по этим прогнившим барачным полам… Но как безлюден холодный пустырь за окном и как безмолвен. Безлюден, безмолвен…

Пусть идёт год за годом, дремлет Нюрочка стоя, опершись на холодный подоконник. Пусть тихонько подрастает Саня… А сейчас пришла зима. И Нюрочке можно поспать ещё, пока сон младенца глубок. А потом по седому огромному пустырю придёт Иван. И всё дурное ослабнет… Её Иван умеет защитить себя, не нарываясь на рожон… Так заведено у русских степняков… Умеющий защитить себя, защитит Саню… Пусть подрастает Саня… И можно поспать ещё немного…

* * *

Нюрочка добирается до постели, утыкается в подушку, не сняв душегрейки. Но в общем коридоре хлопает входная дверь, так, что сотрясаются ветхие стены. И тут же вспыхивает за стеной, в коридоре, новая перебранка.

– Что ты притащился, ни свет ни заря? Не рассвело ещё! Перепугал до смерти…

Это на кого-то гневается Тарасевна, пробирающаяся к туалету во тьме, на ощупь.

– Цыц, Сталинища, школьная ведьма! – отвечает ей мужской голос, хриплый с похмелья. – Не шуми. Справляй нужду тихо! Без брызг.

– Да я… Какая я тебе ведьма? Я бы даже директором школы стала, если бы в институт усовершенствования поехала! А ты кто?

– Стала бы она! – буйствует Нюрочкин свёкор в коридоре. – Я сам быстрей тебя директором твоей школы стал бы, ещё когда в первом классе учился… Тузика нашего директором назначь – и он справится, ты – нет… А Тузик – он и в физике больше твоего понимает.

– Покоя молодым не даёшь ни днём ни ночью, носит тебя нелёгкая, дармоеда… Хоть бы о ребёнке подумал. Ещё скандалит, когда все спят.

– Захлопнись! Не высовывайся. К своим иду, не к чужим. В кооператив «Тризна»! Додумались, устроили целый какой-то филиал на дому. Разве в такой обстановке нормальных детей растят?..

– Совсем стыд потерял… Пелёнку ружьём своим сдёрнул! А ну, подбери! Повесь на место!

– Ты уронила – ты и подберёшь! Пю-да-гог… Свисток твой где сторожевой? Вместо того чтобы глупости изрекать, ходила бы ты и дома со свистком во рту, красота неземная… Не развернёшься в коридоре вашем. Тут пелёнки, там венки… И всё за моё ружьё цепляется, всё… Даже старухи…

– Эх! Был ты советский урядник, урядником и помрёшь.

– Да, вот! Сторожихой не стал! Как некоторые!.. Жалость какая… Захлопнись, сказал! А то двойку тебе поставлю. По дисциплине.

* * *

С кривым своим ружьём за плечом свёкор что-то говорит про похмелье, отыскивает водку наощупь, постукивая дверцами стола.

– Голова же кругом идёт! – возмущается он во тьме. – Где ваш денатурат? Контузили меня вчера своим пойлом! Злодеи, а не дети… Вот! Ружьё вам принёс. Для самообороны! А то шляются разные тут, у вас, по коридору. Пю-да-гоги… Думал, сменяю его на ружьё Петра Савелича! У того ложе треснуло, а ствол прямой. Так ложе я бы заменил. Не соглашается. Говорит: днём приходи… Решил я вам ружьё своё отдать! Непутёвые дети – тоже дети. Берите! Не жалко.

– Зачем нам ваше кривое ружьё? – не понимает Нюрочка, поднимаясь с постели.

– Ладно. Оно мне самому не лишнее. А ты чего встала? Спала бы! Я же никому не мешаю…

– Тш-ш-ш, – покачивает Нюрочка коляску. – Иван ещё не вернулся…

– Ну и что? Моей лахудры целый месяц не было! В прошлом году, когда к родне она ездила, в область. И ничего, я лично – спал… Так вот, – говорит свёкор, похрустывая солёным огурцом за Нюрочкиной спиною. – Проводил я её, иду. А эти – стоят там, значит. На тракте. Проститутки! Вереницей… Дармовых денег хотят!.. Плююсь мысленно, но изучаю их досконально, исчадий ада. И вдруг – одна средь них: ангел!.. Чистый ангел. Невинная… И видно сразу – первый раз вышла, веришь, нет? Кругом – халды, оторвы – ух!.. А она – грустная, небесной красоты девчушечка светленькая, школьница… «Отвечай, как зовут?.. И что же ты, Алина, творишь?!» Веду, значит, её, через овраг, мимо ГОКа… Я кому рассказываю? Слышишь? Нет? …Ну, молодёжь.

* * *