Спящая

Так собака утвердилась у магазина. Похоже, она и правда ловила крыс, потому что от нормальной еды отказывалась. Не хотела ничего брать ни у Юрича, ни у нас, мальчишек, ни у покупателей, которые жалели её наперебой. Сентиментальная тётя Таня утверждала, что собачка голодает от тоски по хозяину, пока однажды вечером Генка не вбежал в зал через дверь для покупателей.

Народу было по-вечернему много. Кто-то в зале разбил бутылку, и мы с тётей Таней лихорадочно выгребали осколки и вытирали лужу, пока Света отдувалась за одной кассой. Генка влетел радостный и вцепился в мой рукав:

– Бежим, очкарик, шоу пропустишь! Тёть Тань, конец вашим иллюзиям! – Он потащил нас к выходу, я только и успел, что отпустить швабру. Тётя Таня, наверное, хотела возразить, но махнула рукой и тоже вышла.

Над крыльцом уже горела дежурная лампочка, хотя было не поздно и не темно, я порадовался: скоро в сад за Катькой, и это всё наконец прекратится.

Генка шипел:

– Бабу Люду видите? Смотрите шоу!

Баба Люда бродила шагах в пяти от магазина, собирая что-то рассыпанное на земле в свою холщовую сумку. Что-то крупное, я не понимал что, пока в траве не блеснула плёнка вакуумной упаковки.

– Она что, рассыпала покупки?

– Да погоди ты! Смотри! – зашикал Генка.

Я смотрел. Баба Люда подняла лоток с мясом – и тут же в шаге от неё взметнулась собака, которую я принимал просто за кусок земли. Она удачно распласталась на пожухлой траве и грязи, я сам испугался, когда она вскочила с оглушительным «Гав!» прямо на бабу Люду. Старушка выронила свёрток, вскрикнула. Собака деловито подхватила мясо и отбежала на несколько шагов. Там улеглась и стала не спеша расправляться с добычей, осторожно, одними резцами снимая упаковочную плёнку… Баба Люда высказывала ей что-то назидательное, но собака не реагировала.

– Видал? – зашипел Генка. – Уже вторая бабка за вечер. Сперва она гавкает в ухо, чтобы уронили сумку, а потом выбирает что нравится. Кто-то же её научил так добывать еду! Скажи, прикол?

Я никакого прикола в этом не видел. Баба Люда не самая вредная из деревенских старух, и так трепать ей нервы…

– Она так всех покупателей распугает, – говорю. – И так уже куча народу ходит в Новые дома, потому что успели привыкнуть после потопа. И мы же с тобой огребём за то, что недосмотрели.

– Душнила! Я его развеселить хотел, а он…

– Ну знаете!.. – тётя Таня посмотрела на нас так, будто это мы всё подстроили, и побежала к бабульке помогать собрать оставшиеся покупки. Что ж, иллюзиям и правда конец. Собака, похоже, вообще не ела того, что ей дают просто так, – ей важно было отобрать. Или украсть.

* * *

Такие налёты собака совершала регулярно: утром и вечером. Покупатели злились, а Юрич таял от этих спектаклей и даже безропотно заменял особо скандальным отобранные продукты. Будучи сам, по слухам, нечистым на руку, он ценил в собаке родственную душу. Он объявил себя хозяином пса, даже придумал кличку – Тайсон. Собаке было плевать, она демонстративно отворачивалась всякий раз, когда Юрич её зовёт, парадоксально привязывая его к себе ещё больше. Думаю, Юрич её за то и полюбил: за эту несобачью независимость и шкодливость.

Полюбил, теперь я точно могу это сказать. Не знал, что он умеет, сам в шоке. Чем больше собака его игнорировала, тем больше Юрич пытался ей угодить. И точно, что из-за неё, из-за её охотничьей породы, он внезапно заделался охотником.

Я не сразу заметил, только радовался поначалу, что Юрич с собакой всё чаще являются в магазин после обеда (ночевала собака у магазина, но волшебным образом исчезала до нашего прихода). Нам было спокойнее без этой парочки, да и дела делались быстрее, когда над душой никто не орал.

…А Юрич приходил всё позже, всё более злой, задумчивый. В грязном комуфляже, как будто ползал по лесу на пузе, и со своей отцовской «Сайгой». Я видел, как он листает в телефоне статьи про охоту. Нет, не подглядывал: просто когда тебе суют под нос телефон с фотографией убитого животного на весь экран и орут «Вот, что я с тобой сделаю!» – трудно не заметить.

Похоже, на охоте ему не везло: если бы Юрич хоть что-то подстрелил, хоть воробышка, он тут же притащил бы это в магазин и выложил на витрину с пирожками, чтобы все любовались. Но приносил он только свою раздражительность и капканы. Правда: однажды отошёл посреди дня забрать посылку с капканами и распаковал при нас.

Большие, больше головы, с жуткими зубцами («Очкарик, пальчик сунь!»). Даже Генка с Саньком отворачивались, а Юрич нарадоваться не мог. Вертел в руках, чуть ли не нюхал, клал на стулья в подсобке, не устанавливая, конечно, но, думаю, ему очень хотелось. Потом поставил в лесу и, наверное, проверял каждое утро, не забыв захватить ружьё и собаку… В общем, я не удивился, когда однажды он совсем не пришёл.