Спецхран

Алексей пошевелился на лавке.

Подчёркнуто аккуратно, не совершая резких движений под взглядом «призрака», он достал из заднего кармана штанов конверт.

Это было письмо от Анны, позволившее им познакомиться. В тот раз он его не выбросил, машинально сунул в карман — и таскал с собой всю неделю. Тоже интуиция, очевидно…

Он вытащил из конверта исписанный блокнотный листок.

— Что это? — спросил «призрак».

— Повод кое-что вспомнить.

— Дайте сюда.

— Не постесняетесь сунуть нос в чужую личную переписку?

— Совершенно не постесняюсь. Давайте.

Взяв у Алексея листок, он быстро прочитал строчки, написанные Анной. Прокомментировал:

— Очень мило, но почему вы вспомнили о письме именно сейчас? Момент не слишком подходит для расслабленной ностальгии.

— Вам виднее, — покладисто сказал Алексей, продолжая сидеть с конвертом в руках.

Нахмурившись, «призрак» стал перечитывать текст, уже более внимательно.

Алексей разжал пальцы, выпуская конверт из рук.

Кружащийся ветер с готовностью подхватил бумагу и потащил по воздуху, как опавший осенний лист.

А «призрак» на миг замешкался — впервые на памяти Алексея. Не сумел принять решение с ходу. Да и понял, видимо, что стрелять уже не имеет смысла.

Конверт оказался перед проектором.

Время будто остановилось, загустело в стоп-кадре.

На белой бумаге ярким пятном выделялась эмблема чемпионата Европы, нарисованная фломастерами.

И теперь эта эмблема стремительно выцветала, теряла краски.

Бумага тоже ветшала, утрачивала свежую белизну, как будто многие годы пролежала в пыльном архиве.

— Вы в прошлый раз не стали нас трогать, — сказал Алексей, поднимаясь с лавки. — Вам было нужно, чтобы мы двигались по кольцу, из будущего в прошлое и обратно. Чтобы замкнули круг. Но теперь мы этот круг разрываем.

Ветер взвыл, и письмо развеялось, как мираж.

Мигнул ближайший фонарь.

А в следующий миг исчезло и маскировочное поле вокруг проектора.

Глава 27

— Счастливого пути, Леонид Ильич! — сказал Горбачёв.

Пожилой генсек кивнул благосклонно и повернулся, чтобы уйти, но замер на полушаге. Странное гудение возобновилось, стало громче и резче.

И Брежнев, и Горбачёв повернули головы, высматривая источник непонятного звука. Андропов с Черненко тоже начали озираться.

Налетел вдруг прохладный ветер, мигнул фонарь.

А затем над асфальтом будто отдёрнули туманно-прозрачный полог — и то, что за ним открылось, поразило всех четверых.

Шагах в двадцати от них на перроне было установлено нечто вроде кинопроектора. Линза тускло мерцала. Рядом стоял хмурый человек в тёмном комбинезоне, держа в опущенной руке пистолет. Ещё двое приткнулись чуть в стороне, у лавочки — долговязый парень в джинсовой рубахе навыпуск и тоненькая высокая девушка в мини-платье. Вид эти двое имели оторопелый.

А в воздухе над перроном витало что-то неуловимое, непривычное, как будто пространство здесь исказилось, наполнилось новым смыслом.

Или, может быть, исказилось время.

Мысль была очень странной, и Михаил Сергеевич попытался её отбросить, но наваждение не исчезало.

Он будто застрял в секунде, заполненной информацией под завязку.

Увидел будущее.

Беседа с Брежневым на перроне не пройдёт даром.

Уже этой осенью его, Горбачёва, изберут секретарём ЦК. В декабре — переезд в Москву. Карьера стремительно пойдёт вверх. Через два года он станет членом Политбюро. А в восемьдесят пятом — генеральным секретарём.

Невероятный взлёт.

Он провозгласит реформы. Перестройка и ускорение — да, именно так! Дать стране новый импульс, всколыхнуть застоявшееся болото. Он будет объяснять это и партийным товарищам, и министрам, и простым гражданам на местах. Поедет по всей стране, не чинясь и не отмахиваясь от неудобных вопросов.

Объявит гласность.

Попытается отвадить народ от водки.

Сядет за стол переговоров с Рейганом, чтобы остановить вражду.

И много будет ещё задач — первостепенных и важных…

Но реформы зайдут в тупик.

Ускорение захлебнётся.

Озлобленные гигантские очереди, талоны, пустеющие прилавки.

А дальше…

Дальше — попросту страшно.

Настолько страшно, что в это нельзя поверить.

Как такое возможно в его стране?

Нет, это не может быть правдой…

Это нелепый бред, чудовищный морок!

Горбачёв мотнул головой и дёрнулся, выпутываясь из липкой секунды. Ветер стеганул по лицу, пронёсся над станцией — и сгинул бесследно. А вместе с ним с перрона исчезли и посторонние.

Картинки, подсмотренные в будущем, тоже быстро тускнели, выветривались из памяти. Через пару секунд они забылись совсем.

Зато пришло понимание — встреча, к которой он так долго готовился, состоялась. И Леонид Ильич вроде бы неплохо отнёсся к молодому хозяину Ставрополья…

Литерный поезд тронулся, увозя Брежнева со станции.

Горбачёв смотрел ему вслед.

* * *

Ветер хлестнул наотмашь, и Алексей невольно зажмурился, прижимая Анну к себе. А когда снова открыл глаза, всё вокруг исказилось.

Чёрно-белые декорации терялись в вихре помех.

Рябь накрыла спецпоезд, занавесила пеленой и ночной перрон, и людей на нём, и вокзальное здание с помпезной ротондой.

Растворился в серой метели «призрак» с проектором.