Зная, сколь негативно относился Сперанский ко всяким насильственным способам ниспровержения существующего политического строя, понимая душевное его состояние в 1825 году, вполне возможно угадать истинное его отношение к заговору декабристов. При названных предпосылках отношение это не могло быть однозначно положительным. Скорее наоборот. Заговор, даже в случае успеха, неизбежно вносил в политическую жизнь общества сумятицу, хаос. Положение любого лица, вознесенного в результате заговора на вершину власти, не могло быть устойчивым. Известно, какие колебания испытывали многие декабристы, вступая на путь революционной деятельности. И сомнения эти объяснимы: легко быть решительным в простом заговоре, но много труднее сохранять твердость в заговоре революционном. Потому как существует большая разница между ними: простой заговор направлен всегда против
С другой стороны, официальная правительственная власть, сколь порочной она ни является, всегда стремится выставлять себя выразительницей высоких общественных идеалов и отождествлять собственные интересы с общественными. В этих условиях любому необходимо иметь немалое мужество, душевную стойкость, чтобы отделить свою родину от правительства, чтобы соединить в неразрывное целое слова «восстание» и «патриотизм». Но еще большее мужество требуется тому, кто всю предшествующую жизнь рос под крылом этой хищной птицы, называемой правительственной властью, кто привык связывать свое существование с нею, кто был плоть от плоти ее. Всего трудней восставать против правительства тому, кто находится у него на службе. «Любовь моя к царю и отечеству слиты в одно чувство в моем сердце», — неоднократно говаривал адмирал Мордвинов. Для таких людей отделить отечество от правительства значило разорвать свое сердце. Необходимо долгие годы своей жизни пребывать во враждебности к правительству, чтобы окончательно отделить его от себя как чужеродное тело и зловредную силу, чтобы в момент открытого восстания против него не спасовать, не дрогнуть, не захлебнуться в колебаниях, сомнениях, чтобы выстоять против него в случае поражения, сохранить свое достоинство и честь.
Сперанский лично знал многих декабристов. В их числе, кроме упоминавшегося Г. С. Батенькова, были К. Ф. Рылеев, Н. М. Муравьев, С. П. Трубецкой, Н. В. Басаргин, С. Г. Волконский, Ф. Н. Глинка, братья Бестужевы, Д. И. Завалишин, А. О. Корнилович, С. Г. Краснокутский, 3. Г. Чернышев и др. Личности названных людей отбрасывали благородный отсвет на их дело. Но вместе с тем заставляли думать, что открытое их выступление против самодержавия потерпит неудачу. Они были образованными, умными и добрыми людьми, но в деле организации заговоров — беспросветными дилетантами и глупцами. В событиях 14 декабря 1825 года эти свои качества они проявили в ярчайшей степени. Они имели столько шансов победить и ни один — надо же так: буквально ни один! — не использовали! Храбрые, инициативные на полях сражений, они оказались трусливыми, нерешительными на политической арене. Вступив на нее, они начисто лишились рассудка и расчетливости. А Сперанский был в высшей степени расчетлив после того, как вернулся в Петербург.
Утром 14 декабря к нему пришел Корнилович с предложением поддержать выступление революционеров и войти в состав Временного правительства. «С ума сошли, — всплеснул руками Сперанский, — разве делают такие предложения преждевременно? Одержите сначала верх, тогда все будут на вашей стороне!» Этим ответом опытный царедворец приоткрыл (наверняка непроизвольно) настоящее свое отношение к попытке дворян совершить политическую революцию.
Подготовительную работу по организации судебного процесса над декабристами император Николай I начал уже в январе 1826 года, когда в разгаре было еще следствие по их делу. Тогда же им был привлечен к данной работе и Сперанский. К этому времени в распоряжении государя были уже показания декабристов о причастности Сперанского к их заговору, но он все-таки взял его в ближайшие свои сотрудники.
В исторической литературе высказаны различные предположения насчет данного поступка императора Николая. По мнению П. Е. Щеголева, специально исследовавшего участие Сперанского в Верховном суде над декабристами, Николай I привлек его «к активнейшему участию в процессе не только потому, что он был самый дельный и самый умный из всех сановников. В этом привлечении, — считал ученый, — чудятся иные психологические мотивы, аналогичные тем, которые побудили императора Павла Петровича приказать Орлову нести прах убитого им Петра Федоровича».