Но вот оценка постороннего человека — Эразма Стогова. Во время генерал-губернаторства Сперанского он работал в Иркутске чиновником адмиралтейства, неоднократно общался с ним и мог наблюдать его деятельность. Спустя 12 лет Стогов вновь приехал в Иркутск. «Плоды труда Сперанского были осязаемы, — писал он о своих впечатлениях от увиденного, — власти были ограничены, правление Трескина было слабым преданием и умерло в истории, сохранившись в анекдотах. Но как все дела человеческие несовершенны, так и последствия благонамеренного труда умного человека оказались односторонними. Злоупотребления властей действительно уменьшились, не слыхать было жалоб от богатого купечества и вообще классы имущие были довольны, но зато обессиленная власть не имела силы сдерживать народ, впадала в апатию. В нравственном быте народа я нашел огромную перемену, менее одного поколения — и народа узнать было нельзя! Жизнь в городе мало была обеспечена, частые убийства, грабежи, воровство, недалеко от Иркутска в горах — две шайки разбойников… Казалось бы, с уничтожением деспотической власти полиции, избавлением от незаконных поборов исправников жизнь крестьян должна была улучшиться, но результат вышел противный. Не один раз слышал от стариков, жалевших об управлении Трескина, вспоминали, какое было спокойствие, а теперь что…»
Один из крестьян спрашиваем был о новых порядках, введенных в Сибири Сперанским: лучше ли стало при них? «Да вот как лучше, — отвечал он, — прежде нужно было приготовить на чиновников одну овцу, а теперь семь». Некоторые чиновники сибирского управления склонны были считать, что приезд Сперанского произвел в Сибири «переворот во всех отношениях», что в «20-х годах здесь началась совершенно новая жизнь». В чем же виделась им перемена? «В старину царствовал совершенный произвол, — отвечал один из чиновников, — со времен Сперанского этого уже не было. Он внес новый дух в управление. Прежние деятели были повытолканы и, удачно или неудачно, заменены другими. Бывали, конечно, злоупотребления и впоследствии, но уже не было того духа, который порождал и оправдывал всякие злоупотребления».
Спустя немногим менее полувека после сибирской эпопеи Сперанского — в феврале 1868 года — свидетель его самого и дел его в Сибири Н. П. Булатов будет вспоминать: «Личность его производила самое благодатное впечатление: светло-голубые глаза, симпатичное ангельское выражение лица; обращение доброе, кроткое — совсем не то, что было до него. Он был из поповичей — но в нем этого вовсе не было заметно: до такой степени изящны, утонченны были его манеры. Управлял он уже в новом духе. По моему мнению, приезд Сперанского произвел в Сибири переворот во всех отношениях… Законы Сперанского имели влияние на Сибирь в том отношении, что ограничивали деспотизм. В старину царствовал совершенный произвол; со времен Сперанского этого уже не было. Он внес новый дух в управление».
Для самого Сперанского «путешествие в Сибирь» имело несомненно благие последствия. Поварившись в котле самых разнузданных чиновничьих страстей и окунувшись в заболоченное озеро провинциальной жизни, он окончательно прозрел и многое как в общественной жизни, так и в собственной судьбе стал видеть по-другому.