— Так пригодятся! В хозяйстве все сгодится… когда-нибудь…
— Дам одну.
— Две! — упорствовал Пасько.
— Одну! — отрезал я. — У нас не военторг, они нам самим нужны. Для дела. И дам только тогда, когда на место нас привезешь.
— Договорились! — вздохнул старик. — Сейчас хворост скину, и можете залезать на телегу.
Глава 5
Ехали мы уже в полной темноте. Каким образом старик отыскивал дорогу — бог знает. Но кобылка уверенно трусила по узким, почти как звериные тропки, колеям. Первоначально я пытался контролировать направление движения по звездам, но после пятого поворота бросил это бессмысленное занятие. Пасько предложил покемарить, пока едем, и я согласился… на словах. Мишка отрубился сразу, а я продолжал бдить, в любой момент ожидая, что вредный старичок привезет нас прямиком в лапы немцев. Черт их, западенцев, знает, что у них в головах…
Было время обдумать все произошедшее.
Только сейчас, задним числом, я вдруг понял, что весь прошедший день ходил под смертью. Причем смертью глупой (хотя умной смерти вообще не бывает…), бессмысленной — мы, два дурачка, катались на мотоцикле под самым носом у фашистов, не сталкиваясь с ними лоб в лоб только божьим попущением. Как мог я, сорокапятилетний взрослый мужик, вести себя будто безбашенный подросток, совершенно игнорируя очевидную опасность? Да нам надо было по кустам шхериться, а мы, малолетние долбоебы, сами в пасть дракона лезли. Нет, ну ладно Барский — он реально подросток, но я?.. Неужели гормоны молодого тела напрочь отключили мозги? Это очень, очень тревожный признак — если так пойдет и дальше, дед до Победы не доживет.
Значит, нужно тщательней контролировать свои поступки и… слова. А то Миша сегодня уже пару раз после моих ляпов «зависал». Появление новых слов на амнезию не спишешь. И еще неплохо бы узнать, раз нам местный житель попался, где мы находимся и как быстрее до своих добраться.
— Эй, диду, а до Киева далеко?
— Ну ты и спросил, хлопчик! Верст триста!
— Хм… далеко! А город на востоке поближе?
— Бердичев, Житомир… — рассеянно ответил старик, явно думая о чем-то своем.
— А Ровно, Дубно, Луцк сейчас от нас в какую сторону?
— Дубно и Луцк — на запад, а Ровно — на северо-запад, — спокойно ответил Пасько. И куда только делась «ридна мова»? Интересный старичок… Петлюра, вишь, ему грозил… Было бы времени побольше, да обстановка поспокойней — побеседовал бы я с этим дедом… очень обстоятельно.
— О чем задумался, диду? О сале, небось, думаешь? — пытаюсь подначить Игната.
— Почему о сале? — Пасько удивился настолько, что даже вышел из своего самосозерцательного состояния.
— А вы, хохлы, всегда о сале думаете! — рассмеялся я.
Пасько тоже негромко хихикнул, показывая, что шутку принял. И тут же снова погрузился в раздумья. Поняв, что нормально поговорить не удастся, я, достав из ножен трофейный штык и подобранный на дороге камень, принялся точить оружие, поминая недобрым словом предыдущих хозяев.
Что любопытно — несмотря на беспокойный день, наступившую ночь и мерное покачивание телеги, мне совсем не хотелось спать. Возможно, причиной этому был бродивший в крови адреналин, хотя по всем прикидкам уже должен наступить откат, но организм не показывал признаков усталости. Я был бодр и, что удивительно, весел! Или, скорее, мною владела веселая злость — вместо нормального в сложившихся обстоятельствах желания забраться под самую глубокую корягу и там затихнуть, чтобы не нашли, мне хотелось встретить как можно больше людей в серо-зеленых мундирах и убить их. И желательно, чтобы они перед смертью помучились… Нет, я не садист, но мой разум, привыкший выдавать простые и очевидные решения поставленных жизнью задачек, не мог найти другого способа отомстить этим тварям за массовое убийство женщин и детей у поезда. И что характерно — я знаю мало подробностей о каких-то деталях Великой Отечественной войны, но прекрасно помню: увиденная мной сегодняшним утром зверская расправа над безоружными людьми — не частный случай, не отдельная ошибка несознательных исполнителей. Это система! Система, в которой смертоубийство поставлено на хорошо отлаженный конвейер. Я мог не помнить дату начала Сталинградской битвы, но зато прекрасно помнил документальные кадры из Освенцима — рассортированные с немецкой педантичностью кучи обуви: отдельно мужские ботинки, отдельно женские туфли и рядом — детские ботиночки.