Спасатель. Серые волки

«А кто я такой?» – уже не впервые спросил себя свободный журналист Андрей Липский и честно, тоже уже далеко не впервые, ответил себе: «Против них – никто. Вольный писака, ноль без палочки – плюнуть, растереть и забыть. Ну, и?..»

– Под крылом самолета о чемто поет зеленое море тайги, – тихонько промурлыкал сосед и, вдруг открыв глаза, спросил: – Может, всетаки вмажем?

– Да спи ты уже, дед Мазай! – раздраженно отмахнулся Андрей.

– Sorry, – отчегото вдруг перейдя на язык Шекспира, сказал толстяк. – I\'m late. London is the capital…

– Окстись, – сказал Андрей, – на баню лезешь. Какая тебе еще «capital of Great Britain»? Спи давай, полиглот!

– О\'кей, – сказал толстяк и послушно захрапел.

Андрей мысленно пожурил себя за неосторожность, с которой одним махом пустил насмарку всю свою конспирацию, а потом решил: ничего страшного. Сосед, мягко говоря, нетрезв и наутро вообще вряд ли вспомнит этот короткий, спросонья, ночной разговор. А если вспомнит, то решит, что это ему приснилось, – после буритос, знаете ли, еще и не такое может присниться.

6

Андрей остановил машину за два квартала от места, которое с некоторых пор называл своим домом, расплатился с непривычно молчаливым, угрюмым таксистом и вышел. Такси укатило, волоча за собой подсвеченный красными огнями задних габаритов шлейф пара из выхлопной трубы. Накрапывал мелкий дождик, было прохладно. Андрей поднял воротник легкой спортивной куртки, надвинул на глаза длинный козырек кепи, вскрыл свежую пачку «честерфилда», закурил и, сунув руки в карманы, неторопливо зашагал под дождем туда, где его никто не ждал.

При большом желании в его теперешней без малого бродяжьей жизни можно было найти чтото забавное и даже вселяющее оптимизм. Он заново привыкал к тому, от чего отвык давно и, казалось бы, навсегда: общественному транспорту, обшарпанным, засаленным обоям, ржавой раковине в ванной, текущим кранам, бугристой неудобной постели, перекусонам на бегу и прочим прелестям нищего, неустроенного холостяцкого быта. Спору нет, это бодрило, но, признаться, уже начало потихонечку надоедать, как рано или поздно надоедает любая игра.

Почти пустая спортивная сумка висела у него на плече, потихонечку тяжелея от впитывающейся в якобы непромокаемую синтетическую ткань дождевой воды. Внутри чуть слышно побрякивало в такт шагам обычное снаряжение вольного охотника за сенсациями: диктофон, фотоаппарат, запасные аккумуляторы к тому и другому, несколько шариковых ручек и карандашей и прочая мелочь, в числе которой с некоторых пор присутствовал предмет, ранее не входивший в список журналистской амуниции Андрея Липского. Таскаться по городу с этой штуковиной было непривычно и, по правде говоря, страшновато; никогда до сих пор Андрей этим не занимался и даже не предполагал, что однажды выйдет из дома с заряженным пистолетом в сумке. Но, как сказал один из его любимых литературных персонажей, жизнь диктует нам свои суровые законы. Им приходится подчиняться, и Андрей подчинялся, хотя, честно говоря, чувствовал себя при этом довольно глупо, поскольку не знал, будет ли от этого хоть какойто толк. Стрелять он умеет, это верно, и, прицелившись в мишень, скорее всего, не промахнется. Вот только дадут ли ему прицелиться? Ведь, если дойдет до дела, тип с пистолетом, в которого придется стрелять, будет отнюдь не бумажный, как в тире у Кошевого…

Квартира, которую Андрей снял на время своего добровольного изгнания, находилась совсем недалеко от центра, ввиду чего, несмотря на убожество интерьера и убитую, не менявшуюся, наверное, со дня постройки дома сантехнику, обошлась ему в баснословную сумму. Спрятаться можно было за куда меньшие деньги и с гораздо большим комфортом, но Андрей не прятался – он был в засаде. Кроме того, денег у него все еще хватало, а на комфорт, как оказалось, ему попрежнему было наплевать: есть – хорошо, нет – и ладно, так обойдемся.

Улица, на которой стоял старый, построенный на рубеже сороковых и пятидесятых годов дом, была боковая, тихая. Дорожное движение, и днем не особенно интенсивное, к ночи почти полностью прекращалось, а вымахавшие до третьего этажа липы, которыми когдато обсадили тротуары, превращали это местечко в уютный, прямотаки патриархальный уголок старой Москвы – той, которая помнилась с детства и понемногу уходила в небытие, удушаемая петлями транспортных колец и вытесняемая далеко за МКАД стеклянными громадами офисных зданий.