Спасатель. Рассказы английских писателей о молодежи

Потом он проснулся и сквозь щели в сложенной из валунов стене увидел, что ночь на исходе, равнину одели свинцовые тени, а небо над Стромбергами побледнело и, когда он вгляделся в него, засветилось, сперва еле-еле, а потом все сильней. Окерт сразу вспомнил, где он и почему, и его сердце чуть не разорвалось от ужаса и горя. Короткий сон, сморивший его не больше чем на пятнадцать минут, как тяжелый хмель, освободил его на время от страха и боли, с новой силой прихлынувших сейчас, пока он еще не настолько пришел в себя, чтобы подавить их усилием воли и мысли. Он отшатнулся от пробивающегося все сильнее света, прижал дрожащую ладонь к губам, его сознание яростно противилось необходимости встретиться с тем, что ожидало его после пробуждения. Почему он не умер во сне?.. Зачем проснулся, чтобы снова умереть?

Потом еще один пронзительный свисток раздался по другую сторону горы, и в просвете между неровными, нагороженными из камня стенами Окерт увидел, как от темных зарослей кустарника отделяются фигурки людей и карабкаются к нему, вверх по склону; они двигались медленно, пригнувшись, преодолевали крутой подъем, черные палочки винтовок перечеркивали туловища, комья сланца и камешки с шумом выкатывались из-под ног.

Итак, солдаты нашли Кобу, а потом выследили его. Окерт зажмурился и потряс головой. Он жадно втянул в себя воздух, сосредоточивая, собирая все силы в этой темноте, в которую по своей воле погрузил себя сам, прежде чем его поглотит другая тьма уж навсегда и против воли. Мертвецы окружили его плотным кольцом, потустороннее, но не лишенное человечности общество, не в пример более приятное, чем два молчаливых тюремщика, что стоймя стояли около камеры с черной дверью. С такой пронзительной отчетливостью вспомнилась вдруг ему эта дверь, что на одеревеневшем, неподвижном лице, где лишь желваки ходуном ходили, мигом сами собой распахнулись зажмуренные глаза. Эти люди явились сюда, чтобы отвести его назад. Окерт схватил загодя заряженную винтовку и подтянулся к полуразрушенной бойнице — той самой, что они с Дани кое-как восстановили в ту далекую весну, — а возле правого локтя поставил открытую коробочку с тупоносыми охотничьими патронами. Он спустил предохранитель, прижал приклад к плечу, и в нем сразу ожил инстинкт старого охотника, а с ним пришли спокойствие и твердость. И еще одно — жгучая ненависть. Окерт мало смыслил в политике, разве что через силу с вежливым видом выслушивал рассуждения Сарела Редлингхойса о южноафриканских проблемах, но англичан всегда считал — если он вообще о них думал — иноземными угнетателями, погубителями двух республик, наследственными врагами буров. За последние семь недель он еще больше укрепился в этом мнении, но сейчас вся его ненависть к ним спрессовалась, сконцентрировалась и была направлена на одного — на того офицерика, что, по словам мистера Сарела, так похож на него, Окерта, на того, кто вчера разнюхал, где он прячется, разгадал все его планы и безжалостно выследил! Он поискал среди приближающихся солдат человека без винтовки, нашел и замер, сосредоточился на цели, выравнивая в один ряд прорезь прицела — мушку — мишень.

В шестидесяти ярдах от вершины солдаты из темноты вступили в полосу, где уже брезжил рассвет. Тим, который находился между капралом Гаррелом и освобожденным от винтовки Маконахи, решил начать атаку, когда они пройдут половину оставшегося расстояния. Ведь не исключено, что, невзирая на поднятый ими шум, Холтье спит, обессиленный ранами и изнурительным ночным переходом. У Тима даже мелькнула мысль крикнуть ему, чтобы вышел из развалин с поднятыми вверх руками, в аналогичных обстоятельствах на Кипре этот номер иногда проходил. Потом он подумал, что, может, там и нет никакого Холтье, и ему стало жарко от страха.

Но тотчас же, как бы опровергая его сомнения, с невероятной скрростью затрещали винтовочные выстрелы. Тим быстро нагнулся, хотел засвистеть, и в это мгновение пуля пролетела так близко от его уха, что он встал как вкопанный, для чего-то заслоняя голову рукой. Кто-то пронзительно кричал — не один человек, больше; слева Маконахи упал навзничь на кучу сланца, и на месте лба у него зияла сплошная дырка, как будто ему проломили голову обухом топора; а сзади него кто-то — кажется, Тиллери — ползал на коленях. Справа Гаррел с искаженным от боли лицом катался по земле, схватившись за ногу, а еще дальше… нет, нет, невозможно… двое уткнулись неподвижно в камни, а третий визжал… его истошный визг был как скрежет сошедшего с рельсов паровоза. Те, кто остался на ногах, с испуганными криками пятились вниз по склону. А выстрелы все гремели, и люди падали.

— Вниз! — взвизгнул Тим. — Давай вниз!

Он имел в виду, что стоящие должны упасть ничком, а вовсе не спускаться вниз с горы, как его поняли солдаты, но они поняли его именно так, и не успел он добавить хоть слово, как остатки взвода беспорядочной гурьбой скатились под откос.