Спасатель. Рассказы английских писателей о молодежи

— Будем! — воскликнул Хагет. — Мы будем говорить о Правде и истинной праведности Воли до петухов. Но нет лучше места для этого, чем у Клары, Гетеры Хайгейта, Аспасии Арчуэя[37]. Она хранит загадку Сфинкса, Кенни, не говоря уже о секрете Сивилл.

Шарага слегка вытаращила глаза. Некоторые девушки ожили, ощутив прилив надежды; Хагет паясничал редко, но если паясничал, то это означало только одно: что он, подчинивший свою чувственность и даже больше — свои чувства железной дисциплине великого труда, настроен на сексуальный лад. Однако надежды девушек рухнули, ибо Хагет со свойственной ему прямотой объявил:

— Кроме того, я считаю, что мне пора с ней переспать. Она слишком много трудится на ниве искусств, ей нужен отдых.

Хагет смеялся нечасто, но уж если смеялся, то за восьмерых. И обычно ему вторила Шарага; однако в этот раз она не вторила. Она молчала. Потом одна из девушек, забыв о внушениях Хагета Сюзанне, произнесла: «Она ведь жутко буржуазная, Хагет». Другая сказала: «Она, наверно, довольно старая». Обе имели в виду одно и то же. Молодой человек в замусоленной кожаной куртке сказал: «Это благотворительная вылазка, Хагет, вот что это такое». Гарольд Гетли подслеповато моргал за стеклами очков: «Я думаю, она спит на шелковых простынях, — сказал он, — и если она помогла напечатать твои стихи, из этого не следует, что надо вступать с ней в такие короткие отношения». Клара Тёрнбул-Хендерсон была в их глазах одновременно неприкасаемой и недосягаемой. Рыженькая девушка Гарольда перестала маневрировать последней вишней в своем фруктовом салате. Она подняла голову и церемонно сказала: «Гарольд, я не испытываю желания тащиться в Хайгейт».

Хагету редко приходилось сталкиваться с открытым неповиновением. В таких случаях он выглядел еще моложе своих двадцати двух лет. Он озадаченно запустил пятерню в свою рыжую шевелюру и страдальчески смотрел на них. Решимость его, однако, не поколебалась, и с неожиданной мальчишеской задушевностью он сказал:

— У нее навалом выпивки — виски, вишневая, мятный ликер. — Затем он встал из-за стола и через узкий проход между Шарагой и соседним столом направился за кассу к лестнице, ведущей в темную, антисанитарную уборную, которую предоставлял своим гостям Вителлони. Хагет уклонялся от боя редко и самым незамысловатым способом.

Кенни, в чьей жизни секс чаще всего бывал бременем, выслушал план Хагета с разочарованием и замешательством. Он так надеялся, что этот вечер может стать переломным, принесет откровение и он узнает наконец, что к чему и для чего все это. А теперь, наверно, беседы не будет. Он думал о неизвестной Кларе с ненавистью. Серые глаза Сюзанны смотрели на него по-матерински. Она угадала его разочарование. Она уже почти решила увести Кенни с собой, когда Редж и Роза молча сели за стол Шараги. Решимость Розы не пропустить вечеринку восторжествовала, но с ее толстого накрашенного личика еще не сошла обиженная гримаса, при помощи которой она одержала победу. Сюзанна увидела Реджа и поняла, что должна остаться, но она сжала колено Кенни и сказала: «Не огорчайся, Кенни. Разговоров будет сколько хочешь».

Шарага сложилась, чтобы расплатиться за обед, и, несмотря на обещанные напитки Клары, захватила с собой еще красного вина. Кенни платить не позволили. Их было одиннадцать, когда они расселись по такси, чтобы ехать в Хайгейт. Рассчитываться за дорогу пришлось Кенни, потому что у всей Шараги не набралось бы и пяти шиллингов. Ему было очень приятно платить шоферам: он чувствовал себя увереннее от того, что деньги ему даются легче, чем Шараге.

Шарага хлынула на ступени большого, регентских[38] времен, дома, принадлежащего мисс Тёрнбул-Хендерсон. Невысокий пожилой мужчина с румяными щеками и проседью в черных волосах уже звонил в дверь. Он сразу утонул в гомоне Шараги и к тому времени, когда дверь открылась, был уже оттеснен легкомысленной молодежью к самому началу лестницы. Прислуга-итальянка — за четыре месяца четвертая у мисс Тёрнбул — была не в состоянии понять или сдержать Шарагу. Когда Клара прибыла на место происшествия, Шарага уже снимала многочисленные шарфы и перчатки, носимые обеими половинами во всякое время года. Клара была обескуражена; ее большие темные глаза стали круглыми, как у лемура, пухлое молодое лицо от застенчивости и смущения залилось густым румянцем, ее длинные серьги вздрагивали. Застенчивость шла ей; даже Кенни, пораженный ее миловидностью, почувствовал, насколько оправданны желания Хагета.

— Мы купили вина, — сказал Хагет, — мы отмечаем день рождения. Я помню, после той встречи вы говорили мне, что хотите познакомиться со всей Шарагой.