Созвездие Близнецов

Таможенный чиновник в мундире наполеоновского marechal спросил у Александра Антоновича son nom.

—  Le comte de Goloubioff, — ответил Александр Антонович, бессовестно присвоив себе графский титул и приставку de.

— Парни, это про Голубева, — прорезался дискант Сухова-Переростка.

Оказывается, Сухов-Переросток уже давно читал факультетским девицам свои стихи и сейчас собрался прочесть посвящение Александру Антоновичу. Сухов-Переросток задрал кверху ноздри и стал читать: 

Вот человек, называемый комплексом.
Иногда на ужин
Он надевает маколесову кожу,
Влезает в баркас без компаса,
Но вода Маркизовой Лужи
Идентична компрачикосу. 

— Вы что это, сударь, нарядили меня в какую-то подозрительную шкуру? — возмутился Александр Антонович.

— Это не подозрительная шкура, — с достоинством ответил поэт, — это маколесова кожа.

— Какая кожа? — взревел Александр Антонович. — Вы, сударь, не увиливайте. Это что, по-гречески —  Маколес?

— Нет, не по-гречески.

— Кто таков? — грозно спросил Александр Антонович.

—  Ну при чем же здесь Маколес? — обиделся Сухов-Переросток. — Нет никакого Маколеса. Просто образ такой, «маколесова кожа», ну вот как «танталовы муки».

«А-а, „танталовы муки“... — успокоился Александр Антонович, — ну это другое дело. „Танталовы муки“... Может быть, и Маколес отчасти Тантал: в конце концов, оба греки».

Александр Антонович взял свою рюмку и, поискав на столе, нашел бутылку мадеры.

— Александр, умоляю тебя, довольно! — услышал он сзади истерический шепот Pauline.

Александр Антонович медленно выпил, блаженно улыбнулся и сказал:

—  Ce que femme veut, Deu le veut!

«Это тебе за Шуру», — злорадно подумал он. И снова мечтам предался.

— Вечер — не вечер, праздник — не праздник, — убежденно сказала стриженая девушка.

— А что такое? — встрепенулась блондиночка. — По-моему, хорошо: и стихи, и Минкин трактат будет читать.

— Хм! Стихи, — недовольно ответила стриженая, — стихи — это полдела, а вот я вижу, никто не эпатирует — наверное, придется мне. Я страшно люблю эпатировать.

— А как это — «эпатировать»?

— Трудно так объяснить. Например, можно нецензурно ругаться, чтобы все возмущались... или другое что-нибудь... скажем, вот этот фонарик разбить.

Слышал бы Александр Антонович, что его фонарик собираются разбить. О, как возмутился бы Александр Антонович! Но Александр Антонович не слышал: в этот момент он как раз выходил из вагона — почему-то на Витебском вокзале.

«Прежде всего предстоит мне сделать дела, — думал Александр Антонович. — Значит, Тербенева поддержать, потом фельдъегеря... Что там у меня с фельдъ­егерями? Потом что-то... А, танталова кожа. Нет, не танталова — не было у Тантала никакой кожи. А-а-а! Наверное, это шагреневая кожа, — догадался Александр Антонович. — Уж не та ли, что там, на подрамнике? Неужели настоящая Бальзакова кожа? Надо проверить».

Боган доедал винегрет: он ждал своего часа.

— Может быть, не надо эпатировать? — несмело спросила робкая блондиночка.

— Надо, — решительно ответила стриженая, — без этого праздник — не праздник.

— А Тербенев, разве он не эпатировал?

— Это не эпатаж, а примитивное жлобство. Если никто не эпатирует, придется эпатировать нам. Будем эпатировать сразу после трактата.

Боган ждал, подходило время триумфа.

— Вам удобно на стуле сидеть, Николай Николаевич?

— Да-да, спасибо. Вполне.

— А то, может быть, пересядете в кресло? — предложила хозяйка. — Вот Богану, например, неудобно на стуле — все падает. Может быть, вам лучше в кресле?

«Чего это она?» — подумал Коля, а вслух сказал:

— Нет-нет, не беспокойтесь, удобно.

«Ах, когда же он залает? — с тоской подумала Зинаида Нарзан. — И на стуле сидит. Вот Боган...»

«Я буду первым среди равных», — сказал себе Боган и встал. Он побледнел.

Перехватив его взгляд, встал Минкин.

Встал мистик.

Встал экзистенциалист.

Встали все.

Помявшись, встали факультетские девицы.

Сухов-Переросток скрипнул зубами и сел.

— Начнем, — сказал Минкин.

— Дамы и господа! — обратился Минкин, — некоторые из присутствующих здесь слышали первые главы или отдельные, однако не ключевые, отрывки из моего трактата, который я в процессе работы иногда читал по частям. Ныне мой труд завершен. Теперь я могу приступить к столь долго ожидаемому вами чтению второй его части. Прошу всех желающих проследовать в соседнее помещение.

Публика повалила за ним. 

4

Зеленоватая комната была слабо освещена бледным светом торшера, и сухов­ские объекты по стенам создавали вид беспорядка. Под торшером, на канапе рококо, разметав смоляные кудри, навзничь лежал зловещий красавец Тербенев, прикрывая хрустальным бокалом на белоснежной, крахмальной груди темно-кровавые пятна.