Созвездие Близнецов

— Исследования показали, что все высокоорганизованные личности страдали особой болезнью мозжечка. Эта болезнь проявляется по-разному: у одних она вызывает заикание, у других нарушение координации движений, но у всех...

—  Ну как, вам интересно? — спрашивала Зинаида Нарзан.

— О чем это? — недоумевал Николай Николаевич. — Все-таки неясна суть.

Осмотрев воображаемую коллекцию, Александр Антонович в воображении своем отправился назад.

«Нет, все-таки не сравнится с русским ампиром, — решил Александр Антонович, — однако как же теперь вернуться назад?»

До вокзала Сен-Лазар он добрался без хлопот, проехал Симплонский туннель, что уже спорно, но когда его занесло на Суэцкий канал, Александр Антонович очнулся.

— Нет, этак не пойдет, — сказал Александр Антонович и увидел в руке у себя крохотный кусочек хлеба с красной икрой. Александр Антонович был великий гурман, но деликатный желудок Александра Антоновича не выносил изобилия. Взяв в другую руку рюмочку, Александр Антонович взглядом поискал на столе и увидел, что к нему с запотевшей бутылкой тянется именинница.

— Знаю, знаю, — лепетала захмелевшая Зинаида Нарзан, — вы, Александр Антонович любите водочку.

— Грешен, сударыня, — подтвердил Александр Антонович и милостиво кивнул.

— Но Тербенев! — возмутилась Зинаида Нарзан. — Что вы скажете?

— Ничего никому не скажу. Буду нем как могила.

— Нет, я не о том. Но как это назвать? Его поступок...

— Да, благороден, — подтвердил Александр Антонович, в своих путешествиях не заметивший инцидента.

— Как, Александр Антонович? Неужели вы его поддерживаете?

— О, можете на меня положиться, — заверил Александр Антонович и подумал, что неужели он поддерживает Тербенева? И в чем это он его поддерживает? И еще что-то... ах да! Николая Николаевича забрать к себе, потому что — фельдъегеря, то есть не фельдъегеря, а что-то другое... не то морозная Сибирь... А, вот! Николая Николаевича арестуют именем закона, но он, Александр Антонович, не позволит; Николая Николаевича он спасет, а Тербенева надо поддержать, раз хозяйка об этом просит.

— Да, — строго сказал Александр Антонович, — раз вы так считаете... Словом, я согласен.

Удовлетворенная ответом именинница отошла к своим факультетским подругам, которые слушали лекцию Сухова-Переростка.

— Психологический автоматизм раскрепостил художника, — говорил Сухов-Переросток, — художник теперь свободен от всего.

— От всего! — ужасались девицы.

— От всех оков.

— От оков?

— Да, от рассуждений, например. Теперь художник творит свободно благодаря психологическому автоматизму.

— Это большое счастье! — патетически воскликнула фрейдистка.

— Да, счастье — это психологический автоматизм.

Коля думал, и думать становилось все труднее.

«Что-то не то, — думал Коля, — координация движений? Это не главное. Может быть, мозжечок? Нет, это частность. Тут общее направление не ясно, самая суть».

— Суть сути, в отличие от сути несути и от несути сути, равна несути несути. Но суть существенного, равно как и несуть несущественного, что прямо противоположно сути несущественного, равной несути существенного, приводит нас к выводу о том, что само существование экзистенциально, — объяснял экзистенциалист.

«Нет, — думал Коля, — не в этом суть».

А суть мелькала, она на мгновение проглядывала и снова скрывалась в словах, и слова налезали друг на друга, сталкивались и дробились. Дробились понятия и непонятия, из их осколков складывалась сложная, зигзагообразная абракадабра.

«Что это голову ломит, — думал мучительно Коля, — мозжечок может быть? Нет, это мозг. Ломит и ломит. Что-то случилось, как будто? Ах да! Ляля... И еще кое-что случится. О, случится! Ого!»

—  И-го-го!

—  И-го-го... — услышал Коля и прислушался.

—  И-го-го-го-го-го-го-го... — читал курносенький поэт, и Коля удивился.

«Что это он игогокает?» — удивился Коля.

—  Иго-го-горько я смеюсь, — читал курносенький.

«А, это он заикается», — сообразил Коля.

— И го-го-гордо я скажу, — читал поэт.

Коля напрягся, а поэт снова заладил:

—  И-го-го-го-го-го-го-го-го...

На этот раз оказалось «иго бездарных татар».

Коля отрывисто засмеялся.

— А, Николай Николаевич, что? — обернулась Зинаида Нарзан.

— Что? — Николай Николаевич опять засмеялся. — Абракадабра.

— Что?

— Абракадабра. И, кажется, здесь где-то суть.

«Он положительно странный, — подумала Зинаида Нарзан, — он, конечно, не лает, но все же он странный. А может быть, он залает?.. Ах, если б залаял, — мечтательно подумала она, — правда, все-таки он не урод, а даже напротив, очень приятный, хотя и не такой красивый, как этот Тербенев. А Тербенев тоже хорош! Вот уж, действительно, бездарная серость, как Минкин пишет. Ах, все эти красавчики таковы!» — с внезапной горечью подумала Зинаида Нарзан, хотя у нее и не было никакого опыта на этот счет.

Александр Антонович с рюмкой в руке сидел за столом, погруженный в раздумья.

«Как же вернуться? — раздумывал Александр Антонович. — Потому что у меня в Санкт-Петербурге дела. Во-первых, Тербенева надо поддержать (хозяйка просила); во-вторых, Николай Николаевич с его фельдъегерями. Дались ему эти фельдъегеря!»